Он был в это время у гробницы св. Петра, внизу. Я стал перед самым выходом, чтоб непременно попасться ему на глаза, поставив всех пенсионеров вместе в стороне. Тем удобнее было мне там распределиться, что народу было очень мало и почти никто из присутствующих итальянцев не подозревал в нем сильного монарха России. Как я предполагал, так и случилось.

Государь, только что вышел наверх, обратил свой взор на меня, остановился и, протянув руки вперед, сказал:

– Что я вижу! И ты здесь; какими судьбами?

Потом подошел ко мне, подал руку и крепко пожал.

– Как я рад, – продолжал он, – что с тобою здесь встретился.

Я, поблагодарив государя за милостивое ко мне внимание, спросил у него позволение представить ему наших пенсионеров.

Он, обратясь к ним, сказал:

– А, это наши? Рад вас видеть. Что – не ленятся? – И на мой ответ, что – нет, сказал: – Мы это увидим и определим.

Потом взял меня через плечо и продолжал говорить:

– Я рад, что тебя вижу, очень рад; у меня много тебе будет работы; пойдем со мною.

Дорогою спрашивал меня, был ли я в Палермо, и на отрицательный мой ответ сказал:

– Так ты, стало быть, ничего не видел. Поезжай в Палермо, да поезжай непременно; ты увидишь чудо.

Сказал мне, что в Неаполе ему лучше всего понравилось это в монастыре St. Ignazio образ снятия со Креста Спасителя, работы Espagnioletta Ribera. Ее копирует один из ваших пенсионеров. Я сказал, что это поручение сделала ему академия.

– Я рад, что угадали мою мысль, я ее беру себе.

Тут продолжал рассматривать церковь; поручил мне сделать копию с некоторых картин, заказать мозаик и сделать рисунки с мозаичных украшений.

С этих пор я должен был быть при всех его поездках по всем местам, посещаемым им, и быть возле него при осмотре им достопримечательностей как по Ватикану, так и по церквам и мастерским, и везде его величество адресовался ко мне и мне поручал все заказы, которые угодно было ему делать; несмотря на то, что директор здешних пенсионеров был тут же, с ним он вовсе не говорил ни слова во всех его поездках. Государь во все время своего здесь пребывания был ко мне очень милостив и ласков.

Его величество посетил церковь Петра[364] и не один раз посещал все галереи Ватикана, все главные капеллы, библиотеку, музеумы и сад папы. В разные дни выезжал всякое утро в 11 часов и возвращался к себе в 4 часа, а иногда и позже. Государь был просто неутомим, рассматривая Рим, и видел и рассмотрел с большим вниманием в пять дней то, чего не рассмотреть и в две недели.

Осмотрев совершенно весь Ватикан, он был в церкви St. Pietro in Vincoli; в экспозиции иностранных художников, в базилике St. Maria Majiori; в Теоне; Maria di Angelo, что в термах Диоклетиана; St. Giovani Salerаno; St. Pauli, за городом; в Пантеоне; термах Каракаллы; palazzo di Cosari; villa Albani; Колизее; в ателье иностранных художников-скульпторов: Wolf, Imhof, Bien-aimе́, Fincli, Tanerani, Fabris, – и везде были заказы.

Сказав о приезде государя в Рим, о его здесь пребывании и действии в отношении к иностранному, буду теперь говорить о том, что касается академии, а стало быть, и всем нам так близко к сердцу, – о наших пенсионерах. Начну с того, что ужасные слухи насчет поведения наших пенсионеров распространены в Петербурге, и – как здесь получены некоторые известия, – будто бы есть и донесение г. Киля об их лени и распутстве, – совершенно несправедливы, о чем с подробным отчетом занятий, работ и поведения при сем имею честь препроводить рапорт к его высочеству нашему президенту (герцогу Максимилиану Лейхтенбергскому).

Ежели господа пенсионеры, приезжая в Рим, не вдруг принимаются за работы, так это потому, что первые месяцы они должны осмотреться и приноровиться к новому своему положению, а особливо, когда здешнее теперь их начальство ни малейше не заботилось о них и не только не искало облегчить им тяжелый переход их из отечества в совершенно чужую им страну, а, напротив, как вы увидите впоследствии, вовсе не хотело знать их.

А что они вовремя начали свои работы и не ленились – вы увидите также ниже. Насчет же дурного их поведения и безнравственности их, донесения, ежели они есть, так же, как и слухи, – тоже ложны, что вы тоже увидите в последствии моего письма.

Я, во время моего пребывания в Риме, как прежде, так и теперь, делал строгие насчет этого разыскания и убедился совершенно в несправедливости дурных толков, распущенных о них. Ежели и случается иногда, что в праздник они соберутся и немного попируют, то делает ли это их уже пьяницами?

Посмотрели бы, как пируют иногда художники немцы и французы, а о них не говорят ни слова; как здесь теперь пируют наши путешественники, – не художники, которых собралось здесь теперь премножество – все из значащих фамилий! – как эти поигрывают и пируют; а про них тоже ничего не говорят, да еще относится все на художников.

Дня четыре тому назад была здесь пирушка у русских, в трактире или ресторации Au bon goût[365] – a там не было ни одного из них (из художников русских), но это в сторону.

Всем роспускам худых слухов о пенсионерах и донесениям есть причина, и она заключается в самом директоре здешних пенсионеров, в г-не Киле, и его секретаре Сомове. Ни тот, ни другой не умели взяться за свое дело.

Сомов, по ограниченности своей и ветрености, не умел понять, что такое выпущенный из академии пенсионер; не умел понять, что они не школьники, не ребята, и наделал некоторым из них большие неприятности и тем вооружил против себя всех так, что они решились и доказали очень ясно, что они уже не дети и что он в деле искусств ничего не понимает и не умеет приличным образом с ними вести.

Разумеется, что это сделало его их врагом. Когда Киль приехал в Рим, начал тем, что, пробыв в нем три месяца, чтобы познакомиться, как бы должно было, не посетил ни одной мастерской, но явившихся к нему даже за нуждами во все это время не допускал к себе. Сомов, вероятно, в это время описал наших пенсионеров ему своими красками.

А этот, и без того ненавидя все русское, стал с ними после этих трех месяцев обращаться с надменностью и даже с пренебрежением, и когда они с ним встречались, ему кланялись, то он не снимал даже шляпы и не платил учтивостью за учтивость. Вы знаете последних наших воспитанников, они у нас не привыкли к такому обращению, и каждый из них с душой и чувствует себя. Это их оскорбляло.

Г-н Киль, не входя совершенно в их положение, ни в их занятия, ибо и по сие время был только у каких-нибудь трех или четырех человек в студиях, и то пред приездом государя, и не зная более половины их в лицо и теперь, а действует только там, где может им повредить, распуская о них слухи во всех домах, где вхож, как о самых ничтожных и распутных людях.