уводит разговор в сторону, игнорируя неудобные вопросы с невозмутимостью сфинкса. С Садзаки до такой крайности не доходило, но ощущение уклончивости возникало. Она даже не казалась искусственной. Садзаки не прятал безразличие, но и не выглядел социопатом с комплексом сверхчеловека. Да и зачем бы ему отрицать собственную натуру? Триумвиру нечего было терять, и он был по-своему чужд человечеству – впрочем, как и любой другой член экипажа «Ностальгии по бесконечности».

Когда Силвест уже понял, что ему не нужно ждать допроса о причинах эмиграции на Ресургем, Садзаки обратился к кораблю, приказав разбудить Кэлвина и спроецировать его компьютерный образ в командную рубку. Сидящий в кресле с капюшоном человек появился почти тотчас. Как обычно, Кэлвин устроил короткую пантомиму «Пробуждение гения»: он потягивался, оглядывался по сторонам и при этом не выражал ни малейшего интереса к окружающему.

– Ну и когда же мы начнем? – наконец спросил он. – Когда же я войду в тебя? Чинить твое зрение, Дэн, с помощью здешней техники – просто танталовы муки. В первый раз за много лет я вспомнил, чего лишился.

– Боюсь, что не скоро, – ответил Силвест. – Это всего лишь… как бы попонятнее выразиться… пробный шурф?

– Тогда зачем понадобилось меня будить?

– Досадно в этом признаваться, но мне нужен твой совет.

Из темного коридора появились два серворобота на гусеничном ходу, с могучими «торсами», сплошь усаженными манипуляторами и датчиками. Они были абсолютно стерильны и отдраены до блеска, но казались тысячелетней рухлядью, которой место в лучшем случае в музее, а в худшем – на свалке.

– У них нет слабых мест, которые могла бы поразить чума, – сказал Силвест. – Нет частей, невидимых для невооруженного глаза. Нет ничего саморемонтирующегося, самовоспроизводящегося или изменяющего форму. Вся кибернетика управляется из точки, находящейся в километре отсюда, а связь – по оптическим кабелям. Ничто способное к самовоспроизводству не коснется их, пока мы не используем ретровирус Вольевой.

– Очень предусмотрительно.

– Но тонкую работу придется делать вам, – вмешался Садзаки.

Силвест поднес руку к лицу:

– Мои глаза не иммунны, Кэл, так что будь очень осторожен. Если их коснется чума…

– Уж поверь, я буду сама осторожность. – Откинув голову на спинку своего «трона», Кэлвин захохотал, точно пьяница, довольный собственной дурацкой шуткой. – Если лопнут твои глаза, даже я не смогу восстановить собственный шедевр.

– Ну, раз ты понимаешь степень риска, – к делу.

Роботы устремились к разбитой статуе ангела – телу капитана. Сейчас казалось, то, во что он превратился, не выползло из саркофага с медлительностью ледника, а рванулось струями лавы, чтобы мгновенно застыть в космическом холоде. В любом направлении, не перекрытом близкой стеной, капитан выпростался из капсулы на десятки метров. Поближе к бывшему телу новообразования имели вид цилиндров толщиной в древесный ствол; цветом они походили на ртуть, а составом – на жидкую глину с вкраплениями самоцветов. Все это поблескивало и непрестанно шевелилось, поражая своей таинственной деловитостью. Дальше, на периферии, потоки «лавы» ветвились и переплетались, образуя нечто вроде рисунка бронхов. Эта сеть на самом краю микроскопически истончалась и постепенно сливалась с «субстратом» – с самим кораблем. И все это играло дифракционными красками, как растекшаяся по воде нефть.

Серебристые роботы, казалось, растворялись в серебряном фоне. Они встали по бокам увечной криокапсулы, примерно в метре от нее. Там было очень холодно: дотронься Силвест до капсулы в любом месте, и его плоть тотчас примерзнет, чтобы вскоре стать пищей для чудовищной чумы. Перед началом операции придется согреть капитана, и тогда чума не упустит возможности резко повысить скорость трансформации. Но по-другому нельзя, ведь температура, при которой содержится капитан, сделает непригодными все инструменты, кроме самых простых.

Роботы выдвинули кронштейны с датчиками. Магнитно-резонансным томографам предстояло заглянуть под чумные выделения и выявить механические, химерические и биологические участки в том, что некогда было человеком. Силвест приказал роботам передавать увиденное прямо на его глаза и получил изображение различных слоев капитана в сиреневом свете. Ценой большого усилия он выделил в этой массе остатки человеческой плоти. Это походило на призрачный контур, проступающий сквозь краску на многократно переписанной старинной картине.

Томографы делали свое дело, выявляя все новые детали, все четче прорисовывая изуродованную анатомию. Глядя на это, невозможно было не содрогнуться от ужаса. Но Силвест глядел и не содрогался.

– Итак, чем мы… чем ты будешь заниматься? – обратился он к Кэлвину. – Лечением человека или стерилизацией машины?

– Ни тем ни другим, – сухо ответил Кэл. – Мы будем чинить капитана, который, боюсь, вышел за рамки обеих этих категорий.

– Вы мыслите безукоризненно, – сказал Садзаки, отступая от криокапсулы, чтобы дать Силвесту лучший обзор. – Теперь речь уже не идет о лечении и даже о ремонте. Я предпочел бы термин «реставрация».

– Согрейте его! – приказал Кэлвин.

– Что-о-о?

– Вы слышали. Я хочу, чтобы он был теплым. Это ненадолго, конечно. Мне нужно сделать несколько биопсий. Я так понимаю, что Вольева брала анализы только на периферии капитана. Она поступила правильно, и срезы, полученные ею, дают ценную картину распространения чумы. Кроме того, без этих проб ей бы не удалось создать ретровирусы. Но нам сейчас надо проникнуть в эпицентр, туда, где еще остались живые ткани. – Он усмехнулся, наслаждаясь отвращением, которое было написано на лице Садзаки.

«А у тебя, оказывается, сохранилась кое-какая способность сопереживать, – подумал он. – Или, правильнее сказать, атрофированная культя этой способности».

На мгновение он ощутил некое родство с триумвиром.

– Чем вы так заинтересовались?

– Его клетками, разумеется. – Кэлвин погладил скругленный конец подлокотника. – Говорят, плавящая чума поражает наши имплантаты, растворяет их в плоти, одновременно блокируя ремонтные механизмы. Мне кажется, деятельность вируса выходит за эти рамки. Я полагаю, что он стремится вызвать гибридизацию, то есть создать своего рода гармонию между живой материей и кибернетической. Именно этим он и занимается здесь: ничего ужасного, кроме попытки срастить капитана с его собственной кибернетикой и с корабельной. Это почти гуманизм, почти искусство, почти польза.

– Вряд ли вы бы так говорили, если бы лежали на его месте, – произнес Садзаки.

– Совершенно верно. Поэтому я и хочу ему помочь. И именно поэтому мне