– Есть еще кое-что…

– Так?

– В общем, ничего особенного. Но вам, наверное, нужно это знать. В последнее время нас… немного… критикуют. В Твиттере. За то, что вы сказали о книгах.

– Да? А что я говорила о книгах?

– Что держать нужно только те, которые тебя радуют.

Настоятельница вспомнила книжные полки в своих покоях. Она представила свою драгоценную коллекцию книг, каждую из которых она хотя бы раз в месяц снимала с полки и, стерев с нее пыль, открывала и читала несколько строк, просто чтобы снова услышать их голоса, и чтобы они не чувствовали себя заброшенными. Книги приносили ей такую радость. Чего бы она только не отдала, чтобы снова оказаться там, среди них.

– Все верно, – сказала она. – Разве нет?

– Верно. Но ваши критики говорят, что книги не обязаны радовать людей. Что некоторые книги приносят печаль или смятение, и это тоже нормально.

– Ну, конечно, это так! Я бы согласилась с этим! – Айкон подумала о своих старых изданиях Кафки, Мисимы, Набокова, Абе и Вульф, которые стояли на полке рядом с мастерами Догеном и Мумоном[84].

– Они называют вас книжным нацистом. Сравнивают с Геббельсом, который приказывал людям сжигать книги.

– Понятно, – сказала Айкон и снова закрыла глаза. – И все это происходит в Твиттере?

– Да, – ответила Кими. – Телепродюсеры и книготорговцы забеспокоились. Знаете, это даже стало мемом. «Японские уборщицы против книг».

81

Если все, что вы считаете своим – ваши вещи, ваша жизнь, – может быть сметено в одно мгновение, вы должны спросить себя: что в этом мире реально?

Кори оторвала взгляд от книги и откусила еще кусочек сэндвича с темпе[85] и авокадо. У нее был перерыв, и она сидела во внешнем крытом дворе Библиотеки. Раньше это было популярное место для ланча, туда приходили многие сотрудники соседних офисов, но в последние годы его оккупировали бездомные. Они приходили сюда ранним утром, когда закрывались ночлежки, ставили свои тележки и сумки на колесиках у столиков кафе и превращали двор Библиотеки в свою временную автономную зону. Кори поддерживала право бездомных собираться вместе и сама по-прежнему обедала здесь, стараясь не обращать внимания на запахи и мусор. Она работала в отделе детской литературы и не так часто общалась с подобными посетителями, как ее коллеги из отделов периодики и художественной литературы. Тем не менее некоторых бездомных она знала в лицо и по имени.

За дальним столиком сидела Дженни, бывшая школьная учительница, с маленькой собачкой по кличке Тинкербелл. Рядом с ней – Гордон, ветеран войны в Ираке с прокуренной бородой и дрожащими руками. По другую сторону стола сидела пучеглазая Мэйзи с широкой эмоциональной улыбкой и коллекцией потрепанных мягких игрушек, которые она любила грызть. Милый, робкий Декстер сидел чуть поодаль, наклонив голову, глядя на мир исподлобья, как будто ожидал удара или пинка. Прямо напротив Кори сидел в своем инвалидном кресле старый поэт-марксист Славой. Он был постоянным читателем Библиотеки и очень умным и образованным человеком, правда, доставлял немало хлопот. Сейчас он разговаривал с девушкой, которая называла себя Алеф, хотя в библиотечной карточке была записана как Алиса (фамилию Кори забыла). Ее имя упоминалось на недавнем собрании персонала, когда сотрудница их социальной службы застукала ее в женском туалете со шприцем. Алеф была бездомной художницей и глинером, в промежутках между периодами принудительного лечения жила на улице, а в ее читательском билете значился адрес местного приюта. В ее кличке-псевдониме был какой-то потаенный смысл. Среди библиотекарей она пользовалась дурной славой из-за несанкционированной инсталляции, которую провела в прошлом году – этакая интеревенционистская акция, состоявшая в прокладывании запутанных тропинок через библиотечные фонды. Она назвала ее «Расходящиеся тропки»[86] – как сказал Джевон, вполне в духе Борхеса.

Хотя некоторым библиотекарям не нравилось натыкаться на посторонние вкладки в книгах, Кори было интересно находить эти ее странные клочки и обрывки. Они напоминали подсказки в поисках сокровищ: загадочные записки, открытки, обертки от жевательной резинки, выцветшие фотографии, засушенные цветы, билеты в кино, объявления о работе и многое другое. На первый взгляд эти закладки казались случайными, и все же в основе этого действа ощущалась подспудная закономерность, повествовательная линия или чувство цели, определявшее выбор той или иной книги. Правда, Кори ни разу не прошла ни по одному из этих тайных маршрутов от начала до конца – если там вообще были начало и конец – но была заинтригована. Тропки несли в себе обещание путешествия или обретения смысла. Один такой листок бумаги, с надписью, сделанной почерком, похожим на шрифт пишущей машинки, она нашла в старом издании сказок братьев Гримм. В тот раз Кори убрала книгу на полку, а потом обнаружила, что бумажку кто-то вынул. Тогда она почувствовала небольшой укол ревности, невольно задавшись вопросом, кто нашел эту подсказку и состоялось ли у этого человека путешествие, в которое могла бы отправиться она.

Кори откусила еще кусочек сэндвича и снова посмотрела на подзаголовок книги: «Древнее искусство дзен поможет вам избавиться от беспорядка и революционно преобразить свою жизнь». Не все книги созданы равными, подумалось ей. Много чего не мешало бы «выполоть», особенно в жанре самопомощи. Но эта брошюрка, похоже, была не такой. В ней говорилось о порочности разрушающего планету потребительского капитализма, основанного на углеводородной экономике. Книга давала понять, что проблема носит системный характер. Захламленность не является результатом лени, прокрастинации, психологических расстройств или недостатков характера. Это социально-экономическая и даже философская проблема, проблема марксистского отчуждения и товарного фетишизма, которая требует как минимум духовной революции в мировоззрении человека и радикальной переоценки того, что является по-настоящему важным. Кори перевернула книгу и посмотрела на фотографию лысой монахини. Эта женщина смотрела ей прямо в глаза ясным и каким-то ожидающим взглядом, как будто чего-то хотела от нее, и при этом в сознании Кори всплыло воспоминание о запущенной гостиной Аннабель.

– Что? – спросила Кори, обращаясь к монахине. – Что мне с этим делать?

К своему собственному удивлению, она поняла, что ждет у Айкон ответа.

Товарный фетишизм? Потребительский капитализм, основанный на углеводородной экономике? Марксистское отчуждение? Неужели это та же самая книжка про молодую монахиню и ее хрустальную тиару, которую читала Аннабель?

Ну, да. И нет. В конце концов, книги не существуют в единичном состоянии. Понятие «книга» – это просто удобная выдумка, с которой мы, книги, соглашаемся, потому что она обслуживает бухгалтерские нужды книжных издательств, не говоря уже о писательском эго. Но реальность гораздо сложнее. Конечно, отдельно взятые книги существуют – возможно, вы даже держите одну из них