Она прикусила губу.

– Или?

– Или ребенком, – фыркнула она, не глядя на него.

Александр тяжело вздохнул:

– Ох, Таня…

– Игры, в которые играют взрослые… ложь, обманы, притворство… в которых тебя мало кто может превзойти… все это выше моего понимания.

Александр хотел одного – коснуться ее. Губ, лица… растопить гнев…

– Таня, – прошептал он, протягивая руки. – О чем ты? Какие игры, какая ложь?

– Почему ты приехал, почему? – холодно спросила она.

Он едва не поперхнулся:

– Как ты можешь спрашивать?

– Как? Да потому что ты написал, что приезжаешь, чтобы жениться на Даше! Как ты любишь ее. Что она предназначена тебе судьбой. Что она единственная! Я читала это письмо. Это то, что ты написал. А последнее, что я слышала от тебя на Ладоге, было: я никогда не…

– Татьяна! – вскрикнул Александр, окончательно выйдя из себя. – Какого дьявола ты мелешь? Забыла, как взяла с меня слово лгать до последнего? Заставила меня обещать. Еще в ноябре я просил: давай скажем правду. Но ты! Лги, лги, Шура, женись на ней, только не разбивай сердца моей сестры! Помнишь?

– Да, и ты на удивление хорошо исполнил свою роль, – ехидно усмехнулась Татьяна. – Неужели так уж стремился быть настолько убедительным?

Александр нервно пригладил волосы:

– Но ты знаешь, что я вовсе не хотел…

– Чего именно? – громко спросила она, подступая ближе и глядя на него смело и гневно. – Жениться на Даше? Любить ее? В чем ты не хотел лгать? Чего не хотел делать?

– Ради Бога, неужели не понимаешь? Что я должен был ответить твоей умирающей сестре?

– Именно то, что ответил, раз уж решил жить ложью!

– Мы оба жили ложью, Таня, и все из-за тебя! – взорвался он, разъярившись до того, что руки тряслись. – Но ты-то знаешь, что я вовсе не собирался жениться!

– Я так думала. И надеялась. Но неужели не понимаешь, что твои слова – единственное, что звучало у меня в ушах в поезде, на волжском льду и два месяца на больничной койке, когда каждый вздох мог оказаться последним. Неужели не понимаешь?

Она гневно сжала кулаки, стараясь отдышаться, и Александр сжался под гнетом невыносимого раскаяния.

– Мне было бы все равно. Я бы все снесла, – продолжала Татьяна. – Говорю же, мне много не нужно. И не нуждаюсь я в утешениях.

Она снова сжала кулаки. В глазах стыла мучительная боль.

– Но все же что-то и мне необходимо. Совсем немного… А ты мог сказать Даше только то, что она хотела слышать. И ни словечка больше! Я мечтала, чтобы ты хотя бы мимолетно взглянул на меня, дал понять, что я тоже хоть что-то значу для тебя, чтобы у меня осталось чуточку веры. Чуточку надежды. Но нет. Ты вел себя так, словно меня совсем не было.

– Но это неправда, – возразил Александр, бледнея от смущения. – О чем ты? Я скрывал наши отношения от всех. Это не одно и то же.

– Да, огромная разница для такой девчонки, как я, – усмехнулась Татьяна. – Но если ты способен так хорошо скрыть все, что у тебя на сердце, даже от меня, значит, можешь и питать что-то к Даше. А может, к Марине и Зое и к каждой девушке, с которой когда-то был. Может, именно так поступают взрослые мужчины: жадно смотрят на нас наедине и отворачиваются на людях, будто мы абсолютные ничтожества!

– Да ты спятила! – возмутился Александр. – Забыла, что единственной, кто не видел правды, была твоя ослепленная сестра! На людях, наедине… Марина сразу все заметила. Но если хорошенько подумать, становится ясно, что только два человека не видели правды: твоя сестра и ты!

– Какой правды?! – яростно прошипела она. – Может, я и не смогла лгать. Но ты мужчина. Поэтому ложь далась тебе так легко. Вспомни, как ты отверг меня своими последними словами. Отверг последним взглядом. И в конце концов я даже смирилась. Подумала: как ты можешь питать ко мне какие-то чувства? И не только ты. Никто, особенно после Ленинграда…

Татьяна в отчаянии сжала голову ладонями.

– Но я так хотела тебе верить! Поэтому, когда мы получили твое письмо, я вскрыла его, надеясь, что ошибалась, молясь, чтобы ты приписал мне хоть слово… Одно слово, одну букву, которые я могла бы считать своими. О, как отчаянно я мечтала об этом. Найти подтверждение тому, что не вся моя жизнь была фальшью! – Ее голос сорвался. – Одно слово! – кричала она, колотя Александра кулаками в грудь. – Всего одно слово!

Он пытался вспомнить, что написал. Но не мог. Только страстно жаждал исцелить боль в ее глазах. Поэтому сгреб отбивающуюся Татьяну в охапку, стиснул и пробормотал:

– Таня, прошу тебя. Ты знала, что со мной творилось…

Но она с необычайной силой вырвалась из его рук и взвизгнула:

– Знала? Откуда?!

– Ты должна была просто знать, – настаивал Александр, подходя к ней. – Именно ты, и никто больше.

– А ты? Ты не мог хоть словом, хоть знаком дать мне понять?..

– А я, – заорал он в ответ, – стоял, обняв тебя, и ты ничего не видела! А в том чертовом грузовике, что вез нас через Ладогу? Ты не видела, что было у меня в глазах, когда я молил выжить ради меня?

– Откуда мне знать, что ты не просил об этом каждую девушку, которую переправлял по Дороге жизни?

– О господи, Татьяна!

– Я не знала других мужчин, кроме тебя, – надломленным голосом прошептала она. – Не умела притворяться, врать, прикидываться… – Она опустила голову. – Когда мы были только вдвоем, ты говорил одно, а потом вдруг захотел жениться на моей сестре. На Ладоге ты громко объявил, что никогда ничего ко мне не питал, что любишь только ее. Потом повернулся и ушел, оставив меня наедине со смертью. И все. Ни единого слова. Откуда, по-твоему, неопытная девчонка вроде меня способна без всякой помощи с твоей стороны понять, где правда, а где – нет? В этой жизни я ничего не знала, кроме твоего проклятого вранья!

– Татьяна! Неужели ты забыла Исаакиевский?

– Сколько еще девушек приходили туда к тебе?

– А Луга?

– Тогда я была всего лишь одной из тех, которым не повезло, – с горечью бросила она. – Дмитрий говорил, как ты любишь помогать попавшим в беду девушкам.

Александр больше всего боялся, что сейчас сорвется.

– Интересно, зачем, по-твоему, я при первом удобном случае бежал на Пятую Советскую и приносил вам всю добытую еду?! Для чего я это делал, как полагаешь?

– Я никогда не говорила, что ты не жалел меня, Александр.

– Жалел. Мать твою, жалел!

– Что же, это так, – кивнула Татьяна, сложив на груди руки.

– Знаешь, даже жалость чересчур хороша для тебя. Это цена, которую ты платишь, живя ложью. Что, не слишком нравится?