разных орд, в сибирские украйны, в земли зогорские; в сибирские же украйны и орды убегает всякий побеждённый враг, в том числе даже и кони. Не примечательно ли это постоянное указание на Сибирь, её зогорные края и многочисленные азиатские орды, в соединении с поэмами и песнями сибирско-тюркских и сибирско-монгольских народов, с которыми имеют такое великое сходство наши былины?

С другой стороны, именно на границах Сибири много раз были находимы в земле, в прошлом и нынешнем столетии, разные металлические предметы (чаши, сосуды, зеркала и т. д.), происхождения явно индийского, китайского, тибетского и монгольского, и лежавшие в земле с монетами, самые ранние из числа которых относились к IV–VI векам. Если в северо-восточные наши губернии со времён очень отдалённых заходили через Сибирь, в количестве довольно значительном, по-видимому (несмотря на едва испробованные у нас раскопки), предметы индийские, тибетские, монгольские и вообще среднеазиатские, то не было бы ничего мудрёного, если тем же путём приходили бы в северные и северовосточные края наши рассказы азиатские и там перелагались в формы русские, а потом распространялись оттуда и по остальной России. Самое наибольшее количество лучших былин собрано в северных губерниях наших. Новгородская колонизация на север и восток и выселение из новгородской области в разные края русского государства должны были разнести сложившиеся в северной России былины по всему государству нашему.

Изучая памятники древнего русского искусства, поминутно приходишь к убеждению, что из всех отраслей великорусского народа отрасль новгородская была самая талантливая, самая творческая и создала самые своеобразные, самые характерные и оригинальные, а вместе с тем и самые многочисленные произведения по разным отраслям художественной деятельности: поэтому не удивительно, что это талантливое и творческое племя переложило некогда в русские формы, приносившиеся к нему с Востока создания азиатской поэзии. Что же касается до вопроса, почему азиатские рассказы приурочены жителями наших северных областей (новгородцами и их колонистами) к князю Владимиру Киевскому и его эпохе, то это объясняется, по нашему мнению, очень просто. Один из талантливейших исследователей созданий народного творчества Кастрен, говорит: "Подобно тому как зрелый и много испытавший человек часто возвращается мыслью к прошлым дням, когда в сердце его жили только радость и веселие, а жизнь была ему так легка и приятна, так точно все, даже самые дикие, самоедские племена рассказывают про исчезнувшее золотое время, разрисовываемое ими в самых чудесных красках. Они выхваляют это время и за благочестие, и за чистоту нравов, которые стяжали их предкам милость и покровительство могущественных богов. В это время царствовали всеобщее богатство и достаток в народе, болезней не знали, и люди были велики, обладали необыкновенной силой и великой мудростью. В это многовосхваляемое время жили также и великие герои, которые теперь совершенно исчезли с лица земли". Для новгородцев, потомков тех русских людей, которые переселились на север из киевской области, без сомнения, всего скорее должно было представляться золотым и богатырским веком время князя Владимира Киевского и как на него самого, так и на его богатырей всего ближе и естествен неё было им переносить азиатские богатырские рассказы, приходившие к ним с Востока.

Личность князя Владимира, историческая или только эпическая была столько знаменита, что заняла место даже в песнях и летописях северных, западных и южных наших соседей: в сагах скандинавов, в песнях германцев и хрониках византийцев. На сколько же ещё более была всюду распространена в пределах самой России слава этого князя, особливо между выходцами из Киева? Они, без сомнения унесли с собою на север, из первоначальной своей родины, воспоминания о ласковом князе Владимире Красном Солнышке как о центре и собирательном пункте всего славного, богатырского и могучего, совершавшегося на древней Руси. Какая другая ещё историческая личность могла более пригодиться для того, чтоб выразить собою всех не известных царей и ханов, о которых повествовали восточные легенды?

Может представиться предположение, что азиатские рассказы, сделавшиеся основою наших былин, перешли к нам в эпоху очень отдалённую, именно в те времена, когда процветала, от конца VII и до первой половины XI века, торговля древней Руси с Востоком. Торговля эта велась посредством двух торговых союзов: восточного или низавого, образованного из волжских булгаров, эрзы или мордвы, и части веси (главными деятелями и хозяевами здесь были булгары), и западного, состоявшего из веси, мери, славян, кривичей и чуди (душою его были новгородцы). Легко предположить, что при существовании та кой торговли и таких связующих, сообщающихся центров азиатские рассказы уже и в эту эпоху переходили в Россию.

Но против такого предположения говорит очень многое. Во-первых, если б азиатские рассказы, лёгшие в основу былин, пришли к нам с Востока в эпоху между VII и XI веками, тогда они были бы распространены не только и у всех остальных славянских племён, но и у тех западных народов, с которыми тогдашняя Русь была в ближайших и постоянных соприкосновениях. У болгар, у сербов и прочих были бы свои Ильи Муромцы, Добрыни, Соловьи Будимировичи, Ваньки Вдовкины сыновья и т. д.; под другими, быть может, именами, но они всё-таки были бы носителями тех самых рассказов, которые были в ходу и у нас. Этого однако же на деле мы не видим. У прочих славянских племён нет произведений, тожественных с нашими былинами. Богатырские песни болгар, сербов и других славянских племён (не рассмотренные здесь лишь по недостатку места) песни эти совершенно другого характера, чем наши былины. Физиономия богатырей, все эпические и бытовые подробности рассказа, вся обстановка, весь эпический тон и поворот, всё здесь другое, чем в русских былинах; и если иногда оказывается сходство в отдельных мотивах, то причину того мы объяснили уже выше.

[Когда начнёшь вглядываться в главнейшие поэтические создания прочих славянских племён и станешь сравнивать их с нашими былинами, скоро увидишь, что между теми и другими почти совершенно такая же разница, как между "Словом о полку. Игореве" и былинами. В большинстве сербских, болгарских, чешских героических песен присутствует тот же самый сильный, могучий, поразительный по красоте и поэзии элемент самостоятельности и народности, которого нет в былинах. Они далеко держатся от идеальности и бесцветности и, как всякое истинно народное создание, с любовью постоянно стремятся к самой могучей, неодолимой и неподкупной реальности. Эти песни любят свои край, свою землю, свою природу, с горячей симпатией останавливаются при каждом случае на её живописании и тут уже никогда не ограничиваются