— На Индурова — сверх меры! А вот на Кириллу Игнатьевича с гулькин нос, — резюмировал Анисим Ильич.

— Пока только подозрения, — добавил Олег Владимирович, откинувшись на траву.

— А теперь по порядку! — Киселёв оглянулся по сторонам. Парк по-прежнему оставался пустым, но полицмейстера всё время не покидало чувство, будто за ними наблюдают.

Изложение произошедших событий заняло не более десяти минут. Когда Белый закончил, Киселев кивнул Кнутову:

— Анисим Ильич, прогуляйтесь и проследите, чтобы нам никто не мешал.

Старший следователь отошёл в сторону.

— Молодой человек, — Владимир Сергеевич едва сдерживал себя. — Попрошу вас подняться.

Белый чертыхнулся, но то ли просьбу, то ли приказ всё-таки выполнил.

— То, что вы мне поведали, просто… ни в какие ворота, — возмущенно прошептал полицмейстер, когда лицо столичного чиновника оказалось напротив. — Кирилла Игнатьевич — шпион? Полный бред!

— Вот это мы как раз сейчас и выясняем, — так же шёпотом ответил Белый. — Имеется один способ доказательства. Если сегодня Индуров выползет из своей берлоги, значит, его предупредил Мичурин. Если завтра утром Кирилла Игнатьевич, либо кто из его людей, стрелой полетит на телеграф и пошлёт в Хабаровск телеграмму любого, пусть самого нелепого содержания, значит, мы не ошиблись: именно Мичурин отправил подводы. А сие означает одно: купец и есть тот, кто с помощью штабс-капитана Индурова продал российские интересы! Именно продал! А сие уже шпионаж!

Губернский полицмейстер свёл руки за спиной, переплёл пальцы и сильно хрустнул ими.

— Запретить вам продолжать это, так называемое, расследование не в моих полномочиях. Но и потакать я не буду! Глумиться над первыми лицами края… Только по одному подозрению? Не слишком ли? А потому, вот моё слово: действуйте один. Самостоятельно! И не привлекайте к своим противозаконным деяниям моих людей. У нас и без вас проблем по самую маковку.

— К сожалению, Владимир Сергеевич, поздно, — прошептал Белый. — Старший следователь Кнутов, как вы только что выразились, по самую маковку увяз. Он теперь, как борзая, вышедшая на след. А вы, исходя из его послужного списка, имеете понятие, как Анисим Ильич ведёт себя в подобного рода обстоятельствах.

— Вот именно! — вспылил Киселёв. — Вы ни с кем не считаетесь! И не с чем! Ладно я. Чёрт со мной! Для меня этот город стал последним пристанищем. Но Кнутов-то… Он же стремится попасть назад, в столицу! Так зачем вы ему пути перекрываете? А Селезнёва за каким лешим впутываете? Вы об их будущем подумали? — Владимир Сергеевич с трудом перевёл дыхание. — Вы-то, Олег Владимирович, ещё сутки-двое, и поминай, как звали. А им как быть? Да Кирилла Игнатьевич, опосля ваших фортелей… Он же и Кнутова, и Селезнёва в бараний рог свернёт! Знаете, какие у него связи? Нет, вы не знаете, какие у него связи! С ним сам губернатор края на короткой ноге! С ним в Петербурге считаются!

— Сие мне известно, — тяжело выдохнул Белый. — Именно потому я хочу приструнить вашего купца, пока он теми связями не воспользовался.

— Нет, Олег Владимирович, с вами говорить — всё одно, что головой о стенку биться, — Киселёв устало опустил руки. — Ничего вы не поняли.

— Что здесь понимать? — усмехнулся советник. — Есть закон. Есть нарушитель. Закон нужно блюсти. А изменник должен быть наказан.

— Изменник изменнику рознь. Индуров предатель? Да ради бога! Берите, арестовывайте. Казните! Но невинного человека притягивать на одних домыслах к преступлению, увольте…

— Завтрашний день покажет.

— Завтрашний день, говорите? — рявкнул Киселёв. — Я сегодня же поставлю перед его высокопревосходительством вопрос о вашем пребывании в городе.

— И чего добьётесь? — Белый усмехнулся вторично. — Каким образом вы меня переправите в Хабаровск?

— Как угодно! На «Михаиле». На «Селенге». На телеге! Без разницы. Лишь бы только вы поскорее оставили нас в покое! Вон, — полицмейстер кивнул головой в сторону реки. — противоположный берег занят нашими казаками, так что Амур безопасен. Возвращайтесь в столицу, и там ищите свои доказательства! А здесь воду мутить не надо! Мы живём в своём мире, спокойном, устоявшемся. И, знаете ли, привыкли к этому мирку. У нас здесь свои законы!

Белый резким движением руки отряхнул полы пиджака.

— Да нет, Владимир Сергеевич, тут вы ошибаетесь. Законы у нас одни. Державные. Вот их-то я и намерен защищать! И никто мне в этом не помешает!

— Сколько можно читать? — раздражённый Индуров, падая на кровать, едва слышно выругался. — Хаттори, вы что, картинки там рассматриваете? А… Небось фривольные? — штабс-капитан рассмеялся через силу.

Японец не отозвался.

— Ты посмотри, молчит, — Юрий Валентинович с ненавистью посмотрел на цирюльника. После обвёл взглядом стены и потолок. — В тюрьме и то лучше: хоть какие-то новые люди, опять же прогулка… А тут… Стены и этот… читатель… — штабс-капитан откинулся на спину, прикрыл рукой глаза, некоторое время так лежал, но вскоре не выдержал и снова вскочил с кровати. — Вы хоть слово произнесёте? Сколько в молчанку играть?

— Я с вами не играю, — тихо заметил японец.

— Слава богу, хоть одно слово за четыре часа, — осклабился Индуров. — А то я уже решил, что здесь только ваша оболочка, а вы сами бог знает где.

— Тихо, — Хаттори привстал и приложил палец к губам. — К нам идут, — японец вскочил с кровати, вооружился ножом и задул свечу.

Индуров вздрогнул. Ему показалось, что Хаттори не свечу погасил, а выколол ему глаза. Стало страшно. «А если цирюльник, воспользовавшись темнотой, пырнёт ножом?» — неожиданно мелькнула мысль в больном разуме офицера. Штабс-капитан рукой принялся нащупывать вокруг себя предметы, которыми можно воспользоваться в целях защиты. Рука наткнулась на табурет, и тот с глухим стуком упал.

— Тише, — донеслось издалека. — Сидите молча.

«Слава богу, япошка не приблизился!», — с облегчением подумал Юрий Валентинович и вздрогнул. Из коридора к ним приближалась полоска света. Штабс-капитан на ощупь кинулся к кровати и сунул руку под подушку, где лежал револьвер.

Шорох шагов в коридоре стал более отчётливым, затем послышался знакомый бас:

— Это я, ваше благородие.

— Тьфу, — Индуров с шумом выдохнул и, оставив оружие в покое, вновь бросился на кровать. — Эдак и до сердечного приступа недалече.

Японец зажёг свечу. Штабс-капитан зажмурился, а когда привык к свету, смог рассмотреть встревоженную физиономию мичуринского конюха.

— Беда, ваше благородие, — проговорил мужик и протянул письмо цирюльнику. — Пасут нас.

— Что? — не понял Юрий Валентинович и хотел было подняться, для того, чтобы прочитать депешу, как следующие слова пригвоздили штабс-капитана к кровати.

— Следят за нами. Вот что.