Пейдж сидела, прижав руки ко рту, и хотела было возразить, но не могла подобрать подходящие случаю слова. Она пыталась переварить, какой огромный убыток нанесет дело об изнасиловании престижу Питера, Маунт-Корта, да и их собственной практике, то есть тому, вокруг чего, собственно, строилась вся ее жизнь в течение долгих лет. Если и практика развалится к черту, то Пейдж окажется в безвоздушном пространстве, в своего рода вакууме, из которого только один выход – падение.

– А что Джули собирается делать с ребенком? – спросила Энджи.

– Уж мне, во всяком случае, она об этом не расскажет, – сухо заметил Питер. – Может быть, вы что-нибудь слышали?

Пейдж отрицательно мотнула головой.

– Отец увез ее в Нью-Йорк, там, по-видимому, она и пойдет к гинекологу.

– Вы думаете, она сделает аборт? – спросила Энджи. Пейдж не имела представления.

– Сделает она его или нет, – произнес Питер, – пробы крови и тканей костного мозга в состоянии документально подтвердить, что отец – не я. Мой адвокат составил специальное письмо, чтобы даже в случае аборта ткань плода подвергли анализу. Если они не сделают анализ, это будет означать, что они скрывают улики. Надо, чтобы с помощью анализа можно было установить, имело место изнасилование или нет.

– Она никогда никому не жаловалась, – подхватила Энджи. – И никто не видел, чтобы на ней были синяки или кровоподтеки.

Питер криво усмехнулся.

– По ее словам, ей не хватило смелости признаться Пейдж, что ее коллега по работе оказался способным на такое.

– А я думаю, она должна была пожаловаться!

– Повторяю, она скажет, что не смогла.

Она стояла в кабинете директора, одетая в скромненькое платьице, и разыгрывала из себя невинность.

– Но никто не видел на ее теле синяков…

– А в суде никакие синяки не нужны. Согласно определению, изнасилованием называется половая близость против воли женщины. Так что синяки вовсе не требуются.

– Но их наличие, несомненно, помогло бы Джули сделать обвинение более доказательным. Поскольку у нее нет доказательств, что против нее применяли силу, а анализ покажет, что отец ребенка вовсе не Питер, ее обвинение будет весьма неубедительным.

– Только не надо недооценивать Джулию, – возразил Питер. – Я ведь тоже ее недооценивал, пока она не выступила с угрозой привлечь меня к суду. Она весьма хитрая маленькая сучка. Она скажет, что я изнасиловал ее в тот момент, когда она встречалась с другим парнем, и что она честно думала, что этот ребенок – мой. Уж поверьте, она не станет снимать обвинение в изнасиловании. Таким образом она хочет мне отомстить, что я оказался равнодушным к ее чарам. – Он хмыкнул. – Это должно мне льстить.

– Питер, – призвала его в порядку Энджи. Тот почесал в затылке.

– Она никогда не признается, что солгала. Она горда и упряма. И настроена негативно по отношению ко мне. Кроме того, она как огня боится своего отца. – Питер окинул взглядом присутствующих. – Все это весьма дурно пахнет для меня. Не пройдет и нескольких дней, как сплетни об этом распространятся повсюду, а как только это случится, прежде всего начнет страдать наша работа, наша практика. Может, мне надо уволиться, прежде чем все это произойдет.

Пейдж, которая внимательно прислушивалась к каждому слову Питера, уронила руки на стол и твердо сказала:

– Нет.

Энджи повторила то же самое.

– Подумайте над моими словами. – Питер подпустил в свою речь немного самоиронии. – Возможно, сейчас я меньше всего эгоистичен, чем когда-либо. Лучшего момента у вас не будет.

– Нет.

– Нет.

– А если мне дадут срок, и наши пациенты разбредутся?

– Куда же им идти? – спросила Пейдж. – Мы здесь самые лучшие.

– Да, тебе легко говорить, поскольку весьма скоро ты окажешься в Нью-Йорке за сотни миль отсюда.

– Еще ничего не известно.

Но зато совершенно точно известно, что Пейдж остается здесь. Итак, Пейдж, твое слово. Ведь тебе придется терять больше всех.

– И Цинтии тоже, – добавила Энджи. – Из всех нас она менее всего виновата.

– Вы все здесь ни при чем. Это я плохой мальчик. Пейдж, что скажешь?

Пейдж попыталась собраться с мыслями, но это оказалось не так просто. Ее вдруг охватило чувство страха, печали и сожаления. Еще больше на нее действовали ощутимые зрительные образы, от которых было трудно отделаться, что-то вроде школы в пустыне, одиноких Нонни, Ноа и Сами, образ Энджи, хрупкая фигурка которой терялась среди небоскребов Нью-Йорка, могила Мары у подножия холма с видом на город.

Мара бы сумела найти слова, что ободрить Питера. Именно в такого рода ситуациях она бывала незаменима. Стоило ей поверить в справедливость того или иного дела, как она бросалась его защищать. У нее были для этого силы и энергия. А у нее, у Пейдж?

К ее ужасу, на глазах у нее появились слезы. Она попыталась скрыть их, принявшись пристально разглядывать свои пальцы.

– Мне, гм, – начала она, откашлявшись, – мне кажется, что все случившееся – огромная несправедливость по отношению ко всем нам. Черт возьми, несправедливость – и только. И еще хуже, что это случилось теперь. – Она вздохнула и подняла глаза. – Да, теперь. Когда Питер начал выбираться из внутреннего кризиса, как ни странно, благодаря катастрофе и тому, что он при этом нашел Кэт Энн. И вот он решает бороться с Джейми Коксом за справедливость, то есть делает то, что не успела завершить Мара. И ты тоже, Энджи, ты не заслуживаешь того, что случилось с нами. Ведь ты не сдалась и не умерла от горя, когда твоя семейная жизнь стала рушиться. Ты боролась.

– Да, я рискнула, – сказала Энджи. – Самым дорогим. Иногда рисковать просто необходимо.

«Рискнула самым дорогим», – подумала Пейдж. Как это близко стоит к «глубинной привязанности», о которой писала Мара. У Пейдж в горле снова появился комок. Вновь откашлявшись, она произнесла:

– Ты выиграла. Дома, конечно, лучше, но переезжать или оставаться – это твое дело. Только никто не может принудить тебя уехать из-за того, что некоторые родители наших пациентов обмануты грубой сплетней. – Она посмотрела на Питера и Энджи. Оба они проделали огромный путь после смерти Мары. А она? Просто теряет время, не имея смелости действовать.

– Пейдж? – тихонько позвала ее Энджи.

У нее не хватает мужества принимать решения. Но если она будет тянуть, то наверняка проиграет. Станет неудачницей, как Мара.

– Я не допущу никаких уходов, – сказала она с неожиданной силой. – Отставки не принимаются.

– А может, нам вернуться к этому разговору чуть попозже?

Пейдж вытерла слезы, еще остававшиеся в уголках глаз, и подняла голову.

– Мне надо ехать домой проведать Сами. – Ее глаза, еще влажные, но уже спокойные, встретились с взглядом Питера. – Никаких отставок. Мы будем драться.