— Джек, не проживу я больше того, что начертано мне. Не так ценна была бы жизнь, имея человек второй шанс на исцеление?! — При этой мысли его глаза обращаются к висевшему на стене святому облику, иконе, которую вешал Тайлер.

В его выражении заключается куда более глубокий смысл, чем кажется. Не утаивает ли он какие факты?

— Мистер Ник, не нужно этих фраз! Когда речь заходит о здоровье, то глупо тешить себя мыслью, что, сколько судьбою предрешено, то и будет. Вздор! Пока сами не встанете, не отправитесь к врачу, который пропишет лечение и скажет об имеющихся патологиях, нельзя так утверждать! Вот тогда уже и посмотрим, что там с судьбой.

— Это сейчас не столь важно, как жизнь моей дочери, — с чувством сердечного крушения молвит он и поднимается с места, ступая на балкон, подставляя лицо ночной свежести. Я встаю неподалёку, уже боясь повторения вспышки его рассудка и тела и прибегаю к средству, которое отзовется в его сердце, чтобы успокоить душу грехотворника и заставить показаться у доктора:

— Ради дочери надо сходить. Вы не поможете ей, если самому худо будет. — Он быстро вскидывает на меня глаза и погружается в думы.

Чем больше он думает о детях, тем быстрее он успокаивается и приходит в себя, соглашаясь с моими словами. Отныне Милана и Питер составляют основу его жизни.

В беспокойном мраке ночи, раскинувшемся перед нами, в полном безмолвии мы смотрим в окно.

— Ты не способен ко злу, Джек, но люди, с которыми ты состоял в общении, оказались гадкими тварями, — первый заговаривает он. — Вселенная полна такими заразами.

Если он помнит о том, что я рассказывал ему, логически мыслит, значит, ему действительно лучше. Но после пережитого сильного удушающего волнения ему запрещены любые огорошивающие новости, поэтому известие о книге перенесем на другой день.

— Знаете, когда этот чёртов властелин поставил меня перед условием, я подвергся такому состоянию, что был и не прочь применить к себе силу, лишь бы не тронули пальцем Милану, — смотря на то, как ветер покачивает листья деревьев, произношу я, а затем убеждаю его, что всё, что делал для Миланы, хоть и умалчивая это от неё, было ради ее блага. — Погибнет она в руках безногого чудовища! — огрызаюсь я, в воображении представляя, как вытягиваю ее из его единственно подвижных частей тела — верхних конечностей.

Он пожимает мои руки и с чистотой души благодарит:

— Спасибо тебе за всё, Джек. И я понимаю тебя, ой как понимаю тебя, — глубоко вздыхает он, — я бы и сам никому не сказал об этом. Милана обязательно выразит тебе понимание, как только узнаёт, что за угроза стоит перед вами. И не кори себя. Ты окружил ее любовью, тебе незачем раскаивается. Есть ошибки, которые исправить нельзя, но твою нельзя счесть за такую. Но ты прибег к сложному пути… к обманному. Иногда в жизни труднее принимать простые решения. Тебе всего лишь с самого начала нужно было быть непритворным к дочери Брендона.

— Спасибо вам, — искренне выражаюсь я.

Один единственный человек считает мои действия недурными.

С твердокаменной непоколебимостью он выдаёт:

— Дам тебе совет, к которому сам вновь и вновь обращаюсь. Чтобы ни делал человек, важно, чем он руководствуется в своих поступках. В потаённых уголках людских душ много чего интересного живёт. Каждый получает рано или поздно по заслугам. Что вытащил из своей души, то и со временем вернется в неё.

И далее его мысли направляются в то, как быть с человеком, который близится уничтожить нас с Миланой.

— Тогда вот что, Джексон! Завтра же по утру я поеду к нему и поговорю с глазу на глаз.

В моей душе вызревает протест:

— Что? Нет! — громко оспариваю я. — Это напрасно. К тому же вы еще не пришли в себя.

— Я давно уже пришел в себя и, кажется, знаю, что делать. Я попытаюсь уговорить Брендона, что без тебя моя дочь не сможет и…

Эта тема накатывает на меня бешенство, и я прерываю его:

— Мистер Ник, он то же самое вам скажет в ответ про Беллу, что его дочь не сможет без меня, ибо больна, влюблена и т. д., и т. п. Проникнув к ним на страх и риск, вы ничего не добьетесь. Кругом завязанные тупики… Какая-то непостижимая враждебность меня окружила… Когда я общался с ним, то видел, что в его взгляде нет ничего человеческого. Это заронило в мою душу искру подозрения, что он состоит в каком-то заговоре против меня. Изобретательность и ловкость — его конек, благодаря которому он умело ставит в подчинение толпы людей. — И коротко излагаю, каким было моё первое посещение в его «империю», где в буквальном смысле слова стены изготовлены из золота. Именно Брендон советовал мне, чтобы я перенес в свою компанию его опыт управления людьми с помощью крайне авторитарного метода. Однако полноценно я этого не стал делать и решил сделать промежуточный между авторитарным и демократическим, потому что считаю, что дисциплина должна быть, но без проявления унижений над человеческим достоинством.

Я стою будто на пылающих угольях. Передо мной словно непроходимая стена. К кому обращаться? Кого звать на помощь?

— Нерешенных задач нет, даже роковых. Даже в самую темную ночь можно увидеть звезды, — утихомиривает он меня, но на пару минут и в мыслях снова заседают пугающие проявления жития, обещанные Брендоном.

Ник говорит, что будет думать, как умело высвободиться из-под власти, в которой я оказался, но при этом он упрашивает меня уведомить обо всем отца, чтобы они вместе смогли мне помочь. Я не обещаю, но отвечаю, что постараюсь в ближайшие дни, пока Брендон в затишье и не подает голоса, переговорить об этом с отцом, который не должен отказать в такой помощи, даже если ему придется общаться с Ником, — кто бы мог подумать — его бывшим лучшим другом.

И размеренно наша беседа переходит на другой берег, родной ему берег:

— Как же она решилась на такое, дочурка моя… Добрая, невинная, дочурка… Никому никогда не отказывает. — Он цепляется костлявыми пальцами в подоконник. — Парню тому несказанно посчастливилось.

Посчастливилось. Очень. Он украл у меня мою жизнь! Сука.

— Вижу, тебя именно это так задело? — Он смотрит в мою сторону, но я, сдвинув брови в единую линию, стою, напрягшись, припоминая наглую рожу инвалида.

Гневно передергиваю плечами и отвечаю:

— Мистер Ник! А как же? Поймите, что воспрещается ей в такие годы испытывать сильнейший стресс. Ее же накроют запоздалые сожаления