что выздоравливает. Она не решалась ни думать, ни тем более вслух сказать, что здорова. Она не знала, поправится ли хоть когда-нибудь, но… что-то переменилось.

Однако эта перемена ее смущала. Выкарабкавшись из пропасти собственной души, она теперь не узнавала земли под ногами. Она уже не была бессильной развалиной, какой оставалась всю дорогу на юг, – это она себе доказала, – но и кеттрал не стала. Она не была той Гвенной Шарп, которая все бросила и готовилась сдаться, умереть, но не была и той Гвенной Шарп, которая командовала обороной Андт-Кила, которая кидалась в бой, не задумываясь о возможности поражения. Та женщина что-то знала, во что-то верила, на что-то полагалась. А сейчас, в кольце рук Крысы и трюмной темноте, она не представляла, во что верить.

В конце концов она указала подбородком в сторону кормы:

– Там был город. Большой город, где люди поклонялись чудовищам, скармливали им своих родных. Как насчет них?

– Что «насчет них»? – не понял Дхар.

– Они, верно, думали, что поступают правильно. Слушая предсмертные крики своих родителей или детей, они думали, что исполняют свой дави.

– Людям свойственно заблуждаться. Часто.

– А с чего вы взяли, – резко спросила Гвенна, – что не заблуждаемся мы? Я столько лет шла, куда приказывали идти. Сражалась, с кем приказывали сражаться, спасала, кого приказывали спасти, убивала, кого приказывали убить…

Она еще говорила, когда в памяти всплыли слова отца: «Устал сражаться на чужих войнах».

– Вы, увидев на горизонте «Зарю», решили атаковать. Мы ответили на удар. Не может такого быть, чтобы и мы, и вы были правы.

– Я уже говорил вам, что ошибся. Я это принимаю.

– Вы принимаете? – У нее сперло дыхание от такой наглости. – А те, кто погиб? Они это приняли?

– Некоторые – возможно. Большинство нет. Это… – он снова склонил лицо между ладонями, – стыд, который я несу.

– А вам не приходит в голову, вместо того чтобы его нести, просто… сделать что-то другое?

В темноте ей снова привиделся домик в устье долины: вот она собирает урожай, ходит за скотиной, живет чистой, тихой, достойной жизнью. Теперь уж этому не бывать.

– Вы никогда не думали бросить это все, пока не сделали новой ошибки, которая опять кого-то погубит?

Дхар поджал губы.

– Если я, гостя у брата и желая сварить курицу, сжег его дом, должен ли я все бросить? Или я должен помочь ему отстроиться?

– Не дом, а корабль. Ваши люди вам братьями не были. И они не сердиты на вас – они мертвы.

– Нет, командир Шарп. Весь мир – дом моего брата.

– Мир большой, – выпалила она, тараща глаза. – И он изломан, как не знаю что.

– Тем более ему нужны люди, которые его отстроят.

– Я не из таких.

– Простите, если я вам не поверю.

– Да почему не поверите, хрен вы упрямый? Чем, по-вашему, занимаются кеттрал? Они домов не строят. Они режут людей, отстреливают людей, травят людей. Они сносят и взрывают, жгут, что осталось, и землю солью на хрен засыпают. Вот чем занимаются кеттрал. Вот кто они такие.

Слова, дрожа, зависли в воздухе и опали. Крыса забормотала во сне – молилась или проклинала кого-то.

– Однако вы, – серьезно ответил Дхар, – без устали твердили мне, что вы не кеттрал.

* * *

Где-то в середине вахты на четвертый или пятый день после выхода из порта потемнела щель под дверью – прорезь, через которую охрана доставляла и забирала пищу и воду. В просвет протиснулось что-то черное, мохнатое.

Воняя мочой и трюмной сыростью, тварь зашмыгала по полу, безошибочно нашла в темноте отложенные Гвенной рыбьи кости, задела ногу Крысы. Девочка дернулась и лягнула пяткой, попав по заду. Тварь пискнула.

– Там! – визжала Крыса, вслепую брыкаясь ногой. – На хрен там!

Тварь зашипела, щелкнула зубами, схватила кость и скрылась в щели под дверью.

– Это просто крыса, – сказала Гвенна.

Она не успела прикусить язык, но раскаяние встало во рту привкусом крови.

Гвенна чувствовала, как сквозь мягкий сладковатый запах детского недоумения просачивается гнев.

– Крыса?

– Это ничего, – покачала головой Гвенна.

– Крыса? – не отступалась девочка.

– Просто маленький зверь. Так мы называем этих зверей.

Девочка уставилась в темноту.

– Жить на корабль. Есть объедки.

– Некоторые – да. Есть разные виды…

– Гадкий. Грязный.

Гвенна покачала головой, попробовала повернуть разговор на другое.

– Как твое настоящее имя?

Девочка закрыла глаза, отвернулась. От ее улыбки и следа не осталось.

– Как твое имя? – повторила Гвенна; она бы смягчила голос, если бы умела.

– Крыса, – ответила девочка. – Настоящее имя – Крыса.

38

Фонарик из рыбьей чешуи заливал кровавым светом лицо Бьен. Она зашивала кожаный наруч, почти дошила, вовсе не похожая на жрицу Эйры, которая несколько месяцев назад покидала горящий храм. Самой заметной переменой были шрамы: порез над правым глазом, выпуклым крюком рассекавший бровь, разбитая и неровно сросшаяся нижняя губа. Еще она отощала, нарастила мышцы, как будто всю жизнь тянула сети в дельте или работала веслами, перевозя тростник и древесину по домбангским каналам. Мозолистые руки, коротко обрезанные черные волосы, выщербленный передний зуб. Но труднее всего было узнать ее взгляд. Глаза остались прежними, темно-карими, но взгляд, прежде открытый и чистосердечный, стал жестким, замкнутым, настороженным.

– Это я виновата, – сказала она.

– Виноваты Кочет и Змеиная Кость, – возразил Рук. – Они на нас напали.

Чудовище, Мышонок, Тупица и Талал засиделись после ужина, слушая последние сплетни. Вроде бы рыбаки видели в дельте монстров – не крокодилов и ягуаров, а что-то необычное и страшное. Прежде Рук остался бы с ними. Но после дневной стычки ему казалось спокойнее не лезть пока на глаза. К тому же про чудовищ в дельте он знал и так. Он их видел. Подробности подождут.

– Они потому напали, что я подставилась. – Она смотрела на огонек фонаря. – Я тебя туда завела.

– Это не причина себя винить. К тому же мы живы.

– Вот к чему все свелось, – сдавленно хмыкнула она. – Лишь бы живу остаться.

– Для начала.

– Больше похоже на конец.

В жаркой ночи стоял густой запах грязи и дерьма, ветерок шевелил холстину на окне. Бьен наложила на кожу еще один стежок.

– Ты иногда думаешь о храме? – спросил он. – О богине?

– Все время думаю, – подняла глаза Бьен.

– И что думаешь?

– Как я ее подвела.

– Ты жива. Это не поражение. Мертвая, ты не смогла бы проповедовать истину Эйры.

– Какую истину? – Говорила она тихо, но сухожилия на запястье натянулись в усилии протолкнуть иглу сквозь толстую кожу. – Что любовь есть пламя?