успела «познакомиться» с Джей Аром Макгуайром. Она приглашала меня выпить – на Бродвей, в бар, который мы оба с ней любили. Стоило мне войти, как Биби бросилась мне на шею.

– Давай напьемся! – воскликнула она.

– Всегда готов.

Мы заказали мартини. Их подали в бокалах размерами с вьетнамские шляпы. Биби поведала мне последние сплетни про однокашников. Я спросил про Джедда-Второго – недавно они виделись с ним на вечеринке, и выглядел он роскошно. Болтая, она периодически поглядывала на бармена. Стоило нашим бокалам наполовину опустеть, как Биби подавала ему сигнал готовить новые.

– Ох ты! – заметил я. – Я же еще не ужинал. Сейчас на пол свалюсь.

Она сказала бармену не обращать на меня внимания и продолжать наливать.

Когда я покончил с третьим мартини, Биби склонилась ко мне и спросила:

– Ты пьяный?

– Боже, да!

– Отлично.

Она откинулась назад.

– Сидни выходит замуж.

В человеческом теле двести шесть костей, и внезапно я ощутил их все до единой. Я посмотрел на пол, на ноги Биби, потом на бармена, который стоял надо мной со сложенными на груди руками, прищурив глаза, и рассматривал так пристально, словно Биби заранее его предупредила, что сейчас произойдет.

– Правильно я сомневалась, говорить тебе или нет, – пробормотала она со слезами на глазах.

– Нет, все нормально. Расскажи мне все, что знаешь.

Она знала именно все – от подруги лучшей подруги Сидни. Сидни выходит за Трастового Фонда.

– Они уже назначили дату?

– В выходные, на День памяти.

– Так. Достаточно. Я больше ничего не хочу слышать.

Надо было скорей платить по чеку и бежать в «Публиканы».

В пятницу накануне Дня памяти я сортировал копии в отделе новостей, думая о Сидни и о том, как пережить следующие семьдесят два часа. Потом поднял голову – надо мной стояла секретарша редактора, отвечавшего за обучающую программу.

– Он только что посылал за тобой, – сказала она, указывая карандашом на стеклянную перегородку его кабинета.

– Я тут и был.

– Я проверяла. Тебя не было.

– Может, ходил за сэндвичами.

– И напрасно. Он хотел тебя видеть.

Она широко распахнула глаза, словно желая подчеркнуть, насколько желание редактора повидаться со мной грандиозно и беспрецедентно.

– Но сейчас его нет. Уехал на все выходные. Ты свободен во вторник?

– А новости хорошие?

Распахнув глаза еще шире, она выпятила губы и повернула на них воображаемый ключик.

– Новости хорошие? – повторил я.

Она повернула ключик еще раз и бросила через плечо. Потом улыбнулась мне – тепло и одобряюще.

– Меня повышают!

– До вторника, – только и сказала она.

Идеально! Очень вовремя! В те же выходные, когда Сидни станет миссис Трастовый Фонд, я стану штатным репортером «Нью-Йорк таймс». Будь я на месте, когда редактор посылал за мной, я смог бы проигрывать счастливую сцену у себя в голове весь уик-энд, и она помогла бы мне прогнать оттуда образ Сидни, идущей к алтарю.

Но так, сказал я себе, даже лучше. Буду наслаждаться предвкушением.

По телевизору снова показывали шестой матч мировой серии, когда я явился в «Публиканы» объявить, что меня повышают. Салфетки полетели в воздух, загремели поздравления. Парни трепали мне волосы и уговаривали дядю Чарли позволить им угостить репортера его первой выпивкой в новом статусе. Стив настаивал, что мое повышение напрямую связано со статьей о Манхассете, которую он упорно называл «статьей о «Публиканах».

Я решил провести последние выходные в качестве копировщика, навестив старых друзей в Нью-Хейвене. С больной головой после вчерашней пирушки в «Публиканах», рано утром в субботу я сел на поезд. Мне стало грустно, когда поезд притормозил в родном городке Сидни, но с этой грустью я мог справиться. У нас обоих все складывалось. Мы шли по разным дорогам и одновременно достигли своих пунктов назначения. Так и было нужно. На все свои причины. Если бы я продолжал таскаться за Сидни последние три года, пытаясь отбить ее у Трастового Фонда, мне не хватило бы сил дослужиться до репортера в «Таймс». И все равно, я не мог не думать о том, как, наверное, роскошно она выглядела, когда шла к алтарю, со светлыми волосами, собранными в высокую прическу, и не представлять себе ее очаровательного лица, когда Трастовый Фонд поднял на ней фату. Страшно было даже помыслить, какую боль причиняли бы мне эти картины, не приближайся мой собственный торжественный день.

Прежде чем повстречаться со старыми друзьями из Йеля, я отправился к самому давнему и верному – раскидистому вязу. Я уселся под деревом со стаканчиком кофе и стал размышлять о том, какой большой проделал путь. Потом побродил по кампусу, останавливаясь у каждой скамьи и ограды, на которые натыкался в отчаянии, когда приезжал сюда школьником. Заглянул во все дворики