– Каждый день вижу, – признался Варка.

– Ну, ты при случае скажи ему… что мы помним и благодарим, и вообще.

– Ладно, скажу. То-то он удивится.

* * *

Уходя, Варка натянул поверх роскошного костюма свой грязный плащ. По людной улице больше не пошли, сразу нырнули в переулок, долго кружили по каким-то задворкам, пока опять не оказались у стены садов. Через стену Варка карабкался осторожно, как больной. Берег костюмчик. Потом завел Обра в самую глушь.

Прошли вдоль высоких кустов, сплошь затянутых, задушенных хмелем. Варка вдруг сунул руку в гущу разлапистых листьев. Щелкнуло, скрипнуло, и Обра быстро втянули под тень шуршащих стеблей. Оказалось, в кустах еще одна садовая затея – решетчатая беседка. Крыша давно рухнула, и стебли хмеля свешивались внутрь. Весь пол был засыпан старыми листьями. Варка аккуратно расстелил плащ, улегся на него, вытянув длинные ноги, и стал смотреть в небо.

– Вот так, теперь пусть хоть весь парк прочесывают. Про это место только старший садовник помнил. Помер он во время последней осады.

Обр уселся рядом, тоже поглядел на жаркое синее небо в рамке из стеблей и листьев и задал вопрос, который давно вертелся на языке.

– А чего ты Нюську красавицей назвал? Издевался, да?

– Нет. Это правда. В жизни не встречал никого прекрасней.

– Да ладно! Сам за красавицами бегай. А Нюська… Она просто моя Нюська.

– Ничего ты не понимаешь! Когда я ее увидел…

– Про это ты уже рассказывал.

– Ничего я тебе не рассказывал. Там ведь как было. Больной у меня на руках умер. Вернее, двое. Беженка одна, из пришлых, до людей не дошла. В пустом амбаре рожала. Я на нее случайно наткнулся. Только поздно. И мать потерял, и ребенка. Ну и того, улетел. Нельзя всех больных жалеть. Так и свихнуться недолго. Только как же ее не пожалеть. Молодая совсем, рыжей нашей ровесница. В общем, улетел я за горы. Люблю над морем летать. Чистота, простор. А тут гляжу, буря идет. Сразу на душе полегчало.

– Ага. Полегчало ему, – проворчал Обр, – выходит, это я тебя видел, когда нас в первый раз едва не перекинуло. Порхает такой, весь из себя красивый. Там люди тонут, а ему хоть бы хны.

– Порхать я не умею, – лениво возразил Варка, – это Хелена у нас порхает. И вас я не видел. Сверху все по-другому кажется. Лететь вместе с бурей. Оседлать бурю. Я про это спеть могу, ну, по-нашему. А простыми словами не расскажу. Там такой ветер… несет тебя, аж крылья гудят, и даже кончиком пера шевельнуть нельзя – сразу сметет, закрутит. В общем, полегчало мне. И тогда я увидел… Не глазами. Сердцем. Это было как свет со дна моря, как яркий луч снизу, из темноты. Она просила, но не за себя.

– А за кого?

– За тебя, дурака! Третьего там с вами, небось, не было. Я очень испугался, что могу потерять, не найти ее там, внизу. А еще боялся опоздать. Поэтому просто упал.

– Как упал? – дрогнувшим голосом спросил Обр, вспомнив грозные облачные башни, громоздившиеся тогда над Злым морем.

– Да так… Убрал крылья и стал падать. Мотало меня, конечно. Не без этого. Заколку из волос опять потерял. Жданка потом ругалась. Перестал падать уже под тучами. Если б вас не нашел, меня в два счета в воду сшибло бы. Но нашел быстро. Просто вытащить вас оттуда у меня сил не хватило бы. Пришлось стать вашим парусом. Едва руки из плеч не вывернул. Крылья намокли. Холод собачий. А тут еще ты вздумал в воду бросаться. Привиделось что-то?

– Угу. Привиделось.

– Да, бывает. Пришлось успокоить тебя немного. Тут, по счастью, Анна очнулась. Держала тебя, чтоб не вывалился. Я только гадать мог, куда нас вынесет. Унять такую бурю хоть немного тоже не сумел. Руки-то были заняты. Но вынесло. Обошлось. Уж как я Анну хотел с собой забрать. Уж как упрашивал. Мне, знаешь ли, редко отказывают. Но тут ничего не помогло. Не захотела она тебя оставить. А двоих поднять и нести через горы я никак не сдюжил бы. Пришлось сделать так, чтоб заметили вас, и убираться оттуда по-быстрому. Конечно, я пытался защитить ее. Сделал все, что мог. А потом наведывался иногда, проверял, жива ли, здорова ли. Погоду там наладил, чтоб вам полегче было.

– С рыбой помог, – кисло добавил Обр.

– Помог. Отчего ж не помочь.

– Так Морской змей – это тоже ты?

– От змея слышу. Часто прилетать не мог. Сам видишь, чего у нас делается. А потом пропала она. Как в воду канула. Я всю округу прочесал, вдоль и поперек, и один летал, и с Липкой.

– А у Липки, небось, крылья черные, – пробормотал Оберон.

– А ты откуда знаешь?

– Не хотела она, чтоб ты ее нашел.

– Ну, я и не мог найти, пока сама не позвала. Только снова поздно. Вот такие дела.

– Не лезь к ней, – угрюмо пробубнил Обр, которому напомнили о его вине.

– Я хоть раз без тебя к ней подходил?

– Нет.

– Может, речи какие скоромные говорил?

– Нет.

– Песни ей пел?

– При чем тут песни?

– Я, видишь ли, могу так спеть, что кто угодно навек моим рабом станет. Ну, скажем, ты сам. Только и будет у тебя заботы – служить мне, любимому, верой и правдой.

– Врешь.

– Попробуем?

– Да пошел ты!

Замолчали. Обр нашел в кармане припасенную с утра горбушку и принялся ее угрызать. С Варкой не поделился. Из вредности.

Кусок неба над ними начал бледнеть. Синева выцветала, теряла свой дневной блеск. По листьям прошелся робкий вечерний ветер.

– А теперь чего? – не выдержал Оберон.

– А теперь я пойду на бал.

– А я?

– А ты не пойдешь. Одет ты неважно. И вообще, рожа разбойничья. Они охрану ближе к вечеру выставят, ну и пусть себе выставляют. Мы-то уже в саду. А во дворец… Как думаешь, впустят меня во дворец?

– Не-а, – ехидно возразил Обр, – у тебя репьи в волосах, на щеке царапина и руки кирпичом перемазаны.

Варка застонал и принялся рыться в торбе. Не найдя гребня, тяжко вздохнул и, привычно ворча: «Надоело, сил никаких нет. Отрежу все к свиньям собачим, чтоб они все провалились», принялся причесываться пятерней, выбирая репьи, липкие семена и колючки.

Обр сжалился и стал помогать. Все-таки маскировка – святое дело. Это он усвоил давно и прочно. И не на таких мелочах умные люди прокалывались.

* * *

До наступления темноты сады были тщательно прочесаны. Караулы стояли на своих местах. Печатали шаг молодцеватые патрули. Ранний гость в роскошном камзоле синего бархата поправил завернувшуюся манжетку, проводил солдат одобрительным взглядом, старшему кивнул благосклонно.

– Сидишь? – спросил он у развесистого дуба, который рос на этом месте уже лет пятьсот.