— Да тебя никто трогать бы не стал. Это было бы слишком явно и очевидно. Я такими методами работать не привык. А вот твой сын может стать важным противовесом, не так ли?

Барон, скрученный двумя амбалами, на мгновение выпал из мира. Мысль о том, что человек, стоящий перед ним, способен причинить вред его ребёнку, как остроугольный камень поместился поперёк горла, перекрыв доступ к кислороду.

— Подонок… Ты заплатишь за это… — с болью вырвалось из уст Лузвельта.

— Пока платить мне не за что. Всё зависит от тебя, барон. Я же был добр и учтив к тебе, хотел купить твою франшизу, но ты сам отказался. Теперь пожинай плоды своей ошибки. И запомни: любой, кто смеет обходиться со мной без уважения, в конечном итоге горько платит за это, а долг закрывают уже его дети. Так я действую. Так меня запомнили. И потому меня боятся. Потому моё имя — эталон силы.

— Боязнь лишь порождает ненависть… ты — змей, а на любую змею найдется свой хищник!..

— Мне дела нет до этой ненависти, если одним моим словом можно уничтожить карьеру или жизнь любому. Ныне власть — это и есть ключ к успеху. Трусость и слабость — прямой путеводитель в мир нищеты.

— Смотри-ка, оба пункта к тебе относятся!

— На твоём месте я бы помалкивал, — сказал полководец, после чего сказал ещё одному пришедшему солдату: — Пусть покажут.

И в комнату завели сына барона, которого заковали в цепи и одели намордник, как псу дикому.

— Всё, довольно! Отпустите его, всё подпишу, подпишу! Подпишу, твою мать! — орал сквозь слезы Лузвельт.

V.

Адияль сидел на песчаном берегу океана, глядя вдаль. Дождь не прекращался ни на миг и поливал нещадным потоком всю округу, включая и побережье, но это не волновало Леонеля. В руках он держал стопку собственных писем, которые так и не решился отправить той, для кого они были предназначены. Дабы капли не попадали на листы, Адияль слегка накренился. И с надрывом читал последнее им написанное:

«Дорога, пути которой ведут не туда…

Это вновь я и вновь с пером в руках. Я хочу признать, что заплутал. Моя жизнь давно утеряла какую-то определённую стезю, к которой меня готовила судьба. Наверное, я просто плохо внимал указаниям свыше. Вполне вероятно, это и не моя вина. Я же солдат с пелёнок. Мой отец никогда не был приверженцем религиозных взглядов. Скорее, таковой была моя мать. Но её я не знал и воспитания от неё не получил, потому Бог сейчас мне не поможет.

Сейчас я сижу возле моря… Здесь дух захватывает. Мы с тобой немало времени проводили на берегу. На этом самом берегу… Я помню твой аромат, который смешивался с запахом солёной воды и витал в воздухе. Мне было тогда хорошо. Мы сидели, прижимаясь спинами друг к другу. Ты читала вслух книги, а я наслаждался твоим безмятежным равномерным произношением. Это было прекрасно. Это было моё счастье. В глазах по-прежнему мелькают твои пятки в мокром песке. Тогда мы мечтали о том, что скоро война подойдёт к концу, а мы с тобой наконец заживём счастливо, заведём деток, соорудим огород… Говорят, война скоро закончится. Зельман Златогривый вроде бы как готов к полномасштабному наступлению. Впрочем, меня это уже мало касается. Если меня призовут на фронт, я откажусь. Вполне возможно, меня за это будет ожидать трибунал. С другой стороны, мне терять нечего. Я потерял всё и всех.

Ты, верно, устала бы читать эти письма, в которых я раз за разом прихожу к тому, что просто жалуюсь на жизнь и веду себя как последний слабак. Но ты это никогда не прочтёшь. Не знаю, где ты сейчас. Может, дома с семьёй. Может, ты нашла нового жениха, и вы готовите свадьбу. Во всяком случае надеюсь, что с тобой всё хорошо. И я люблю тебя. Буду любить всегда. Если даже солнце покрылось льдом, я готов терпеть эту ношу до скончания времен.

Право, думаю, по ту сторону океанских просторов, где не ходила нога человека, где нет войны и смерти, где всегда светло, где живут даже мёртвые, я наконец найду свой покой.

Люблю, и прости…»

Адияль взял всю стопку листов с бесконечным текстом, аккуратно перевязал с двух сторон нитью и, прижав эту стопку к груди, помчал навстречу бушующей воде под аккомпанемент грома и плесканий волн.

Однако как бы ни старался Леонель занырнуть вглубь, водный поток выталкивал его. Все его письма безвозвратно канули в синих просторах, а он, уставший и измученный, стоял на берегу в мокрой одежде. Именно в этот момент он ненавидел весь мир сильнее, чем когда-либо ещё. Он заорал, что оставалось мочи, обращаясь куда-то вдаль:

— Ну почему?! За что мне даровали такую никчёмную жизнь! Что я, сука, сделал! Кому я причинить мог столько зла! Всё время! Раз за разом! Я не успел и слова «мама» произнести, как её не стало! Затем лагерь дяди Эверарда, где я не видел собственного отца по несколько месяцев, а по итогу потерял того, кто мне его заменил! Потерял почти всех моих друзей из-за этой проклятой войны! Думал, на этом хоть мои страдания окончатся… Но нет! Нет, сука, нет! Мало ведь я натерпелся! Судьба позволила мне познать счастье в имении настоящего друга, счастье в познании любви! Но кто бы мог подумать? Этого ведь слишком много для меня! И вот, лови: гибель отца! Уход любимой! Гибель брата и гибель, сука, моего лучшего друга! Спасибо, мать вашу, за такую увлекательную и яркую жизнь! А теперь, когда я наконец решился со всем этим покончить, мне не позволяют даже этого! Я не могу даже хоть просто потонуть! ЗА ЧТО МНЕ ЭТО ВСЁ?!

И в эту же секунду ослепительная вспышка молнии ударила прямо в водные глубины, а затем огромная волна унесла Адияля аж на несколько аршинов от береговой линии. И вот он тянется вниз с неистовой силой. Леонель ощущает боль в груди, голова трещит от стремительно возрастающего давления, он чувствует, как последние силы начинают покидать его, вот-вот организм сдастся и пустит поток солёной воды в лёгкие…

Но в последнее мгновение он увидел силуэт отца в пучине вод. За ним стоял Зендей, Артур, Дэрек, дядя Эверард, дядя Фирдес. Все они протягивали ладони к Адиялю, но не затем, чтобы утащить за собой. Нет. Они выталкивали его обратно, на поверхность, в мир живых, в мир, где царит война и