При свете изложенных наблюдений возвратимся вновь к вопросу о мерах Петра I против крестьянских побегов.

Из приведенных фактов, характеризующих направление общегосударственной, и в частности экономической, политики Петра I и раскрывающих его правительственные цели и задачи, видно, что им далеко не было разорено государство (как утверждает профессор Милюков), и особенно крестьянство, а, наоборот, были глубоко осознаны его [государства] потребности, прозорливо намечены и практически заложены новые основания для роста России и будущего ее процветания. Для выполнения поставленных задач в ту эпоху, равно как и в последующие времена, необходимо было положить много труда и средств. И того и другого Петр требовал от населения непрерывно и неизменно. Однако эти средства и труды, как видно из документов, шли при нем не на прихоти праздного барства, а всецело и безраздельно тратились на организацию национального государства и народного его хозяйства. Для этого нужны были прежде всего деньги, а далее – организованный труд и устойчивое население. Между тем необозримые просторы малонаселенного юга и бескрайнего востока манили крепостное население коренных областей России – население, доставлявшее основные средства на содержание и оборону государства. Подчиняясь этому влечению, оно десятками и сотнями дворов оставляло старые, насиженные места и уходило к берегам Черного и Каспийского морей, на Урал и далее в Сибирь, а также и на запад, за границы государства.

Петр хорошо понимал, что в интересах государственных необходимо было спешить заполнить незанятые привольные просторы именно русским народом, для чего своевременно нужно было занять организованным путем наиболее важные стратегические пункты, построить крепости, разместить в них русские военные гарнизоны, переселить к ним, и притом без разорения коренных областей, известное количество населения. Петр все это и делал, однако допустить беспорядочный отлив населения и тем самым разорить и опустошить основные области государства он – как государственный деятель, руководившийся определенной программой, – естественно, не мог. Отсюда – постоянство и строгость административных мер правительства Петра I против крестьянских переходов и наличие неприемлемых – для современного нам сознания – мероприятий по охране правопорядка, на котором покоились основы военного строя и обеспечивающая его финансовая система петровского государства.

Переходим к следующим чертам, которые обычно признаются теневыми в характеристике Петра I, к особенностям его моральной личности, нашедшим свое яркое выражение в уголовном его законодательстве. До сих пор в работах наших историков и историков права, в традиционных их характеристиках Петра I как законодателя и правителя, наиболее яркими чертами являются суровость, жестокость, бессердечие и холодность в отношении к человеку вообще. Тем более эти краски и тени сгущаются в изображении ими отношения царя к порочному члену общества, к правонарушителю. Общепринятое мнение о личности Петра I, рассматриваемой с этой именно стороны, можно формулировать словами профессора В. О. Ключевского: «Слабость гражданского чувства, бесчеловечные жестокости, от которых он (Петр. – Н. В.) не может воздерживаться ‹…› благотворные деяния совершались с отталкивающим насилием»[1246]. «Теперь законодатель воспрещает не безразличные вещи, а правовые нормы, освященные вековым признанием, – нормы, с которыми срослось сознание многих поколений. Чем, кроме страха, можно было бороться с ними ревностному реформатору? Следует иметь в виду, что Петровская эпоха составляет самую высшую ступень карательной строгости в целой истории русского права», – говорит специалист, историк права М. Ф. Владимирский-Буданов[1247]. Жестокость Петра являлась одной из непременных красок на палитре ученых, которые пытались воссоздать моральный образ великого преобразователя. Даже и в современной нам историографии в исторических характеристиках обычны отзывы о Петре в том же духе. Вот типичный пример: «Сын Алексея Петр I, единственный Романов с крупным организаторским талантом, отличался разнузданной жестокостью»[1248].

Эта черта характера Петра в их [ученых] изображении нашла будто бы особенно яркое выражение в уголовных его законах и в приложении им карающего закона в жизни. В порыве ничем не сдерживаемой звериной жестокости Петр будто бы сам рубил головы стрельцам, сам производил пытки, переходя всякие границы человечности. Эти жестокости-де иногда вынуждали святейшего патриарха Московского и всея Руси брать в руки образ богоматери и выступать с ним на защиту несчастных жертв царской жестокости. При этом принято ссылаться на свидетельства иностранных наблюдателей, например датского посла Юста Юля или секретаря императорского посольства Иоанна Георга Корба и других. Конечно, историк не вправе игнорировать существующие в науке исторические свидетельства, но он также не может [и] принимать – в целях достижения большего драматизма и эмоциональности впечатления – без тщательной исторической критики то или иное сведение, приводимое своим или иноземным источником. Если же отнестись строго критически к самым ярким свидетельствам иноземных повествователей и наших, отечественных исследователей о жестокости Петра, то характеристика его должна приобрести другие черты, иной тон и вызвать прямо противоположное впечатление. Возьмем, например, описание Корбом личного участия Петра в казни стрельцов, на которое обычно опирается утверждение о свирепой жестокости царя[1249]. При оценке приведенного свидетельства Корба прежде всего следует иметь в виду, что описание это не современно происшествию. Корб писал свои заметки значительно позже описываемого им события, передавал в них слухи, что и отметил добросовестно в своем «Дневнике»: «Говорят, что царь отрубил мечом головы 84 стрельцам». В своем повествовании он, несомненно, только отразил впечатление взволнованной событиями московской толпы, людской массы, склонной к преувеличению и страхам. Поэтому неудивительно, что в описании Корба царь наделен чертами сказочного злодея, в руках которого стальной меч, занесенный над головой несчастной жертвы, разлетелся на куски еще в воздухе. «Три меча, – повествует Корб, – были приготовлены для этого употребления. Один из них, когда царь им замахнулся, разлетелся вдребезги, и удар не последовал»[1250]. Самые подробности передачи события, как видно, свидетельствуют не о точном воспроизведении исторического факта, а о народном впечатлении от него. Между тем в исторических исследованиях изложение событий – мятежа и казни стрельцов – ведется по Корбу.