Черный Доу. Слева от него Кернден Зобатый, справа Хлад, а чуть сзади Щелкун Жужело. Они и целая толпа тяжеловооруженных, с тяжелыми лицами и тяжелыми шрамами карлов. Стая жутковатая, однако взгляд у Доу страшнее. Он темен от гнева, а глаза вылуплены так, что неровен час лопнут.

– И это нынче именуется названными? Пара грозных имен, за которыми прячется кто? Пара строптивых слюнтяев!

Сделав язык трубочкой, Доу харкнул в грязь между Железноголовым и Золотым.

– Рудда Тридуба был сволочугой упрямым, Бетод сволочугой лукавым, Девять Смертей сволочугой злобным, но мертвым ведомо: бывают моменты, когда мне их просто-таки не хватает. То были мужчины! – это слово он с брызгами слюны рявкнул Железноголовому в лицо так, что все поежились. – Когда они говорили что-то, то они, язви их, это и де-ла-ли!

Железноголовому подумалось, что неплохо бы на всякий случай отступить, да по-быстрому, учитывая, что оружие Черный Доу держал наготове, а значит, промедление смерти подобно. На схватку с ним его тянуло не больше, чем на схватку с Союзом, а то и меньше. Так что хорошо, что сунуться своим сломанным носом под горячую руку додумался Золотой.

– Я с тобой, вождь! – попытался подпеть он. – Всегда и всюду!

– Ты-то? – Доу повернулся к нему, презрительно кривя губы. – Ах, как мне, драть твою, повезло!

И, оттеснив Гламу плечом, повел своих людей в сторону стены. Оглянувшись, Железноголовый увидел, как на него из-под седых бровей поглядывает Кернден Зобатый.

– Что? – сердито спросил Железноголовый.

– Ты знаешь что, – с тем же выражением сказал Зобатый.

Он протиснулся между Кейрмом и Гламой. И эта пара еще считается боевыми вождями. Или даже людьми, если на то пошло. Хотя, если зрить в корень… Трусость, жадность и себялюбие нынче никого не удивляют. Уж такие времена.

– Ах они черви, что один, что другой, – шипел Доу, когда с ним поравнялся Зоб.

Доу впился пальцами в старую известняковую кладку; раскачав, выдрал оттуда камень и стоял, напрягая все мышцы. Губы его беззвучно шевелились, как будто он не мог решить, то ли швырнуть каменюку вниз по склону, то ли размозжить кому-нибудь череп, то ли самому садануться об нее лицом. В конце концов он лишь в глухом отчаяньи зарычал и беспомощно сунул камень туда, откуда извлек.

– Надо их уничтожить. Может, так я и сделаю. Может быть. Спалю к хренам, обоих.

Зобатый поморщился.

– Не знаю, вождь, загорятся ли они в такую погоду.

Союз внизу скапливался ужасающим числом и, судя по всему, выстраивался в боевой порядок. Рядами. Тьма тьмущая густых рядов.

– Похоже, они скоро двинутся.

– А чего б им не двигаться? Железноголовый этих гадов считай что сюда пригласил.

Доу, ощерясь, поперхнулся влажным воздухом и фыркнул, как готовый к броску бык. Дыхание его исходило паром.

– Ты вот думаешь, легко быть вождем?

Он повел плечами, словно цепь на шее непомерно тяжела.

– Это, считай, то же самое, что волочить сраную гору через дерьмо. Тридуба мне говорил. Говорил, что всякий вождь обречен на одиночество.

– Земля все еще за нас, – Зобу подумалось, что надо бы сделать упор на что-нибудь хорошее. – Да и дождь нам в подмогу.

Доу лишь нахмурился.

– Как только они, черт возьми…

– Вождь!

Сквозь толпу суровых карлов продирался какой-то паренек в кожушке, темном от сырости.

– Вождь! Ричи тяжко приходится в Осрунге! Они взяли мост, сеча идет на улицах! Ему нужно, чтобы кто-то… Ух!

Доу схватил его сзади за шею, грубо дернул к себе и повел его голову в сторону Деток и солдат Союза, кишащих внизу, как муравьи в растревоженном муравейнике.

– Ты считаешь, у меня есть свободные люди? А, чтоб тебя? Что скажешь?

Паренек боязливо сглотнул.

– Наверно нет, вождь.

Доу отпихнул его, и тот полетел бы с ног, если б его сзади не подхватил Зобатый.

– Скажи Ричи, пусть держится как может, – бросил Доу. – Может, какая-то помощь и подойдет.

– Скажу, обязательно скажу.

Паренек спешно попятился и вскоре затерялся в толчее.

На Героях воцарилось траурное спокойствие, разбавляли которое лишь разрозненное бормотание, тихое бряцанье амуниции да пошлепыванье дождя о металл. Внизу, на Детках, кто-то затрубил в рожок – печально-задумчивую мелодию, под стать дождю. Или просто мелодию, а траурно-задумчивым был он сам, Зоб. В раздумьи, кто из здесь присутствующих до заката скольких убьет, а кто сам погибнет. Кому на плечо ляжет хладная рука Великого Уравнителя. Может, и ему самому. Он прикрыл глаза и невольно пообещал себе, что если из всего этого выберется, то непременно уйдет на покой. Обещал, как дюжину раз прежде.

– Ну что, похоже, время близится.

Чудесница протянула руку.

– Эйе, – Зоб взял ее, потряс, оглядел лицо спутницы – упрямые скулы, черную от сырости щетину волос и длинный белый шрам сбоку. – Только не умирай, ладно?

– И в мыслях нет. Держись поближе, и я постараюсь, чтоб ты тоже как-нибудь сдюжил.

– Добро.

Они взялись наперебой схватываться ладонями, шлепать друг друга по плечам и спинам – последняя минута братания перед кровопролитием, когда чувствуешь себя спаянным с товарищами больше, чем с родней. Зоб сцепился руками с Фладдом, Легкоступом, Дрофдом, даже с Хладом; невольно спохватился, где же здоровенная лапища Брека, и тут вспомнил, что тот лежит под слоем дерна.

– Слышь, Зобатый.

Весельчак Йон. И, судя по досконально знакомому виноватому виду, опять с тем же самым.

– Да, Йон. Обязательно им все передам. Ты же знаешь.

– Знаю.

Они сцепились ладонями, и у Йона дернулся уголок рта – для Весельчака что-то вроде улыбки.

Бек стоял безмолвно; темные волосы липли к бледному лбу, он пристально смотрел на Деток, как в пустоту. Зоб взял парня за руку, пожал.

– Главное, делай все по-правильному. Держись за своих товарищей, стой со своим вождем, – он подался чуть ближе, – и не убейся.

– Спасибо, воитель, – ответил на пожатие Бек.

– Где у нас Жужело?

– И не надейтесь! – подал голос тот, пробираясь сквозь вымокшую приунывшую толпу. – Жужело из Блая вас не бросит!

По причинам, известным лишь ему одному, он снял рубаху и стоял голым по пояс, с Мечом Мечей на плече.

– Именем мертвых, – восхитился Зоб, – с каждой новой дракой ты у нас все голее и голее.

Жужело запрокинул голову навстречу струям дождя.

– Рубаха в таких случаях мне только мешает. Жутко, видите ли, натирает соски.