ничего не вышло, и 10 мая 1940 года мистер Черчилль спросил лорда Галифакса, следует ли передать бывшему кайзеру, что он будет принят «с уважением и достоинством», если будет искать убежища в Англии. Король Георг согласился, и предложение было направлено в частном порядке, но вежливо отклонено. Так же как идея вернуться в Германию. «Старые деревья, – сказал Вильгельм, – нельзя пересаживать». В следующем месяце он направил поздравление Гитлеру с взятием Парижа. Третий рейх добился успеха там, где потерпел неудачу Второй.

Вильгельм старел. У него начались проблемы со здоровьем. 3 июня 1941 года у него образовался тромб в легочной артерии. Бывший кайзер впал в кому и на следующее утро – в 11:30 – умер в присутствии супруги, дочери и трех внуков. Гитлер предложил устроить пышные государственные похороны в Берлине, однако Вильгельм оставил на этот счет четкие инструкции: если ему не удастся вернуться в Германию при жизни, его следует похоронить в Дорне. Службу провел пастор берлинского собора, который приезжал в Дорн каждый год, чтобы произнести проповедь по случаю дня рождения кайзера. Макензен прибыл снова во главе группы представителей старого порядка. В ней был адмирал Канарис, глава абвера и зачинщик заговора 1944 года. Один из бывших адъютантов Макензена командовал батальоном почетного караула, составленным из представителей трех частей вермахта. Фюрера представлял Зейсс-Инкварт, специальный уполномоченный голландских нацистов. Согласно инструкции Геббельса от 1933 года, немецкие газеты сообщили о кончине Вильгельма «одной колонкой в нижней половине первой полосы». «Вильгельм II – представитель системы, которая потерпела неудачу. Ему можно отдать должное – он желал лучшего. Но в этом мире ценится не намерение, а успех».

Спустя шесть лет вдова Вильгельма умерла в русском плену.

Глава 13

Границы морали

Бойню, которая имела место в 1914–1918 годах, иногда называют «войной кайзера». Этот термин справедливо, хотя и не намеренно, суммирует отношение к Вильгельму его англосаксонских современников: это был злобный человек, намеренно совершивший преступление против человечности. В предыдущих главах показано, что это мнение преувеличено и основано на слишком упрощенной версии фактов. Тем не менее вопрос «военной вины» Германии, если не лично Вильгельма, является фундаментальным для любого исследования периода и требует беспристрастного анализа.

Представление, в котором 13 миллионов человек было убито, потрясло весь мир, и с тех пор историки не перестают задавать вопросы и пытаться на них ответить: что пошло не так? кто виноват? Увы, прямого и однозначного ответа на них нет. Единственный ответ, который можно назвать и достаточно коротким, и более или менее справедливым, таков: система сбилась с пути, и виновато человеческое мышление. Война 1914–1918 годов показала пустоту предположения, сделанного ранее, относительно возможности разделения экономического развития от политического. По мере того как сообщение между удаленными друг от друга пунктами стало легче, а технические процессы производства – совершеннее, международный обмен товарами стал намного масштабнее и активнее. Появилось международное взаимозависимое сообщество без соответствующего политического института, необходимого, чтобы дать ему закон и порядок. Люди не желали приступить к чрезвычайно сложной работе по созданию таких институтов, оправдывая себя удобным и широко распространенным мнением, что политика и экономика – совершенно разные вещи.

Развивающиеся технологии постепенно открывали человеку возможности получения доходов и повышения благосостояния до уровня доселе неслыханного, оттого искушение стремиться к получению материальных благ становилось выше человеческой способности ему противостоять. Бесполезно думать, что люди могли обуздать себя и сказать: «Мы не станем развивать доступные для нас ресурсы, пока не сможем делать это в мире», даже если они были исключительно проницательны и могли распознать стоящий перед ними выбор. Не то чтобы преодоление государственных суверенитетов для достижения мирового порядка было простым шагом, даже если его необходимость была признана. Такими же тщетными были ожидания, что люди смогут четко соблюдать разделение между политической и экономической сферами. Даже если не считать социального влияния экономики, те, кто не мог добиться желаемых целей только экономическими действиями, не могли не обратиться за помощью к любому доступному источнику, включая самый мощный из всех – согласованную организацию для достижения общих целей, которую мы называем правительством. Когда борьба между членами автономных политических единиц стала нормальным положением дел, возросло искушение для правителей этих единиц использовать силу, если цели их граждан оказывались в опасности.

В возникающих таким образом столкновениях победа оказывалась на той стороне, которая лучше других сумела сконцентрировать ресурсы всего сообщества. В век, когда прогрессу в значительной степени способствовало улучшение организации, война неуклонно становилась тотальной. В век, который повышал эффективность изобретением машин, война неизбежно становилась механизированной. Довольно скоро должна была иметь место практическая демонстрация того, что может случиться в мире взаимозависимых суверенных государств после изобретения пулеметов и взрывчатки. Результат оскорбил человеческую чувствительность. Человек подошел вплотную к решению своих извечных проблем – голода и чумы, только чтобы оказаться перед целым спектром оружия массового уничтожения. Чтобы сохранять стандарты, которые считались цивилизованными, возникла необходимости появления международной власти.

Правда, нам следовало бы повременить с суждением прошлых поколений, используя критерии, которые мы сами еще только пытаемся установить. Много веков войну считали чем-то само собой разумеющимся. Это было крайнее средство приспособления к неизбежным и вечным переменам в относительном могуществе государств. Для Лютера она была дана свыше и являлась такой же необходимостью, как еда и питье. «Мир, – писал Клаузевиц, – это снежный покров зимы, под которым силы развития спят и медленно набираются сил; война – это летняя жара, которая высвобождает их и ведет к осуществлению». Гегель и Ранке считали войну задачей, в которой народы демонстрируют моральное оправдание своему существованию. Трайчке сказал, что верит в «бесконечный рост, в молодость своей расы, должен признавать безальтернативную необходимость войны. Старший Мольтке считал, что вечный мир – не самая приятная мечта. Когда все ждали войну, Вальдрзее написал: «Много людей будет убито. Однако… я не склонен считать смерть отдельного человека несчастьем». Вебер в 1914 году написал: «Мы должны дать этой войне случиться, чтобы иметь право голоса в решении вопроса нашего будущего на земле». Кайзер в 1918 году назвал войну «дисциплинарной акцией Бога, чтобы дать урок людям». Правда, впоследствии он добавил, что эти меры не всегда приносили Всевышнему успех. Это наводит на мысль об ирландском проповеднике, который, рассказав, что Бог обозрел мир на седьмой день творения и нашел, что он хорош, добавил: «И он был отчасти прав». Все приведенные выше изречения исходят от немцев. Однако нет никаких оснований полагать, что до недавнего времени люди, живущие в других местах, мыслят иначе.

Также нет повода думать, что страсти, которые, собственно, и вызывают войну, в последние годы изменили свой характер. Есть ли