Гинденбург с большой неохотой вернулся на виллу кайзера, чтобы рассказать хозяину о принятых решениях. Примерно в это же время Карл Либкнехт вышел на балкон берлинского замка и вывесил на нем красный флаг, тем самым выполнив пророчество, когда-то сделанное Посадовским Бюлову.

Вильгельм все еще кипел от ярости. Вернувшуюся делегацию он приветствовал словами: «Как, вы уже снова вернулись?» С Грюнером он разговаривать отказался: «Вы всего лишь генерал Вюртембурга!» Но от Гинденбурга отмахнуться не удалось. «Я не возьму на себя ответственность за то, что мятежные войска поволокут ваше величество в Берлин и передадут революционному правительству. Поэтому вынужден дать вашему величеству совет отречься и отправиться в Голландию». Хинце попросил отпустить его, чтобы немедленно начать переговоры с голландцами. Кайзер гневно вопросил: «Вы считаете, что я неспособен остаться с войсками?» Но это был уже последний всплеск страстного темперамента, который пытается свыкнуться с неизбежным. И уже через несколько минут необходимое разрешение было дано.

Следующими посетителями стали адмирал Шеер, начальник морского штаба, и еще два моряка. Им Гинденбург поведал о событиях. Шеер объявил о своем согласии, поскольку на флот больше полагаться нельзя: «У меня больше нет флота, адмирал. Флот подвел меня». С этими словами Вильгельм удалился в свой кабинет и захлопнул дверь. Предположительно именно в это время он написал кронпринцу:

«Мой дорогой мальчик!

Поскольку фельдмаршал не может гарантировать мою безопасность здесь и не уверен в надежности войск, я решил, после напряженной внутренней борьбы, оставить дезорганизованную армию. Берлин потерян. Он в руках социалистов, и там сформировано два правительства, одно с Эбертом в роли канцлера, другое – независимыми социалистами. Пока войска не отправятся домой, я рекомендую тебе оставаться на своем посту и постараться сохранить сплоченность войск. Видит Бог, я верю, что мы еще встретимся!»

Твой раненный в самое сердце отец,

Вильгельм».

Последовало пять часов нерешительности. Сообщив своим адъютантам, что он останется в Спа, Вильгельм послал фон Плессена предупредить Гинденбурга, что он уедет в Голландию на следующий день. Затем он покинул виллу, чтобы, как обычно, пообедать в своем королевском поезде. Прибыв туда, он получил сообщение от сына, Эйтеля Фридриха, находившегося в Берлине. Тот сообщал, что, несмотря на бурные события, Дона в порядке и хорошо себя чувствует. «Вот видите, – сказал кайзер, – моя супруга остается дома, а меня вы уговариваете ехать в Голландию. Я не сделаю ничего подобного. Капитан не покидает тонущий корабль». Несколькими минутами позже фон Плессен сказал персоналу, что приказ об отъезде остается в силе. За ужином вроде бы было принято решение остаться. А около 10 часов вечера позвонил Грюнау и от имени Гинденбурга и Хинце сообщил о быстром ухудшении обстановки. Восстания в Ахене и Эйпене могли перекинуться на Спа – появилась информация, что туда направляются мятежные войска. Путь на передовую, так же как и дорога обратно в Германию, был перекрыт. Открытым оставалось только северное направление – в Голландию, да и то, скорее всего, не надолго. Кайзер немного помедлил и решительно заявил: «Значит, так тому и быть. Но не раньше завтрашнего утра». С этими словами он отправился спать.

Относительно самого путешествия многое остается туманным. Возможно, так было задумано изначально, чтобы снизить риск вмешательства извне. Отъезд был назначен на 5 часов утра. Поезд отошел от перрона в 4:30. Напрямую до голландской границы было около 20 миль, но железная дорога шла окольным путем. В два часа ночи шофер кайзера, ночевавший в Спа, был разбужен. Ему приказали подготовить машины кайзера, убрав с нее все опознавательные знаки, для долгого путешествия. Конвой из десяти машин выехал из Спа одновременно с поездом, и вскоре встретился с еще одной машиной, ехавшей в противоположном направлении. В ней были Вильгельм и три офицера. Все они пересели в машины конвоя, который достиг Эйсдена, что к югу от Маастрихта в десять минут восьмого безрадостного воскресного утра. Всю дорогу Вильгельм был предоставлен своим мыслям.

Двадцатью семью годами ранее кайзер встал из-за стола в Белом зале берлинского замка, чтобы произнести речь на большом ужине, на который были приглашены военные. Кто-то сообщил ему тревожную информацию о передвижениях русских войск, и он считал в этом случае уместным твердый тон. Едва ли он помнил, что тогда говорил, стоя на голландской границе тем ранним ноябрьским утром. Но разительный контраст между двумя событиями стал хорошим ключом к мыслям, которые, должно быть, тревожили его, когда наступил момент истины.

«Солдат и армия, а не парламентское большинство и их решения объединили Германскую империю. Мы живем в серьезные времена, и впереди нас могут ждать еще худшие… Но что бы ни случилось, давайте высоко нести наше знамя и наши традиции, памятуя слова и деяния Альбрехта Ахилла, который сказал: „Я не знаю более достойного места, чтобы умереть, чем среди моих врагов“. Это и моя сокровенная мысль, на которой основана моя непоколебимая уверенность в преданности, отваге и стойкости моей армии!»

В те недели, что предшествовали перемирию, германская элита обнаружила себя в положении, хорошо знакомом демократам, – когда нет возможности повести нацию за собой. Непривычный опыт вызвал раздраженный гнев. И в то время, и впоследствии представители элиты говорили, что, если бы больше людей сохранило присутствие духа, проявило уверенность и решительные лидерские качества, катастрофы можно было избежать и обеспечить «честный» мир. Они не могли ошибаться сильнее. К осени 1918 года Германия уже была разгромлена в военном отношении. Если бы удалось сохранить порядок внутри страны, она могла бы воевать до весны, однако опыт 1945 года показывает, что это маловероятно, особенно как прекратились поставки нефти. Как только центральные державы начали сдавать позиции, союзники принялись настаивать на полной капитуляции. Германская армия была разбита на поле боя и, возможно, была вовлечена во вторжение союзников в Германию. Но мнение, что гражданское общество подвело армию, как и то, что армия сдалась еще до того, как была разбита, являются двумя дополнительными симптомами искаженного мировоззрения, о котором уже говорилось как о первичной причине катастрофы.

Глава 12

На отдых

Прибытие небольшой группы людей на пограничный пункт не могло стать полным сюрпризом для голландского правительства, поскольку некие туманные намеки делались уже несколько дней. И все равно оно застало голландцев врасплох. Вильгельму и его свите пришлось шесть часов ждать в лишенной мебели приемной, после чего прибыл специальный поезд кайзера, и их всех разместили там. В это время велись лихорадочные поиски более постоянного жилища. На следующий день прибыла делегация из Гааги. В ней был германский посол, которому Вильгельм заявил: «Я сломленный человек. Как я могу начать жизнь снова? У меня нет перспектив. Мне больше не