довольно значительный фонд кинодокументалистики, который практически не использовался. А тут является энтузиаст, готовый сам на собственном горбу доставить фильмы на село и там демонстрировать. Не знаю, что там «лепили» они в годовой отчетности, но уверен, что мой прокат занимал в них не последнюю строчку, ибо каждый месяц я брал по шесть-восемь фильмов. И какие это были замечательные картины! Пусть с налетом культа личности. Скажем, те же самые «Десять сталинских ударов» по врагу. Но они охватывали всю Великую Отечественную войну в работах таких мастеров, как Роман Кармен. Кстати, именно кино давало максимальный результат в усвоении гуманитарных дисциплин, таких, как история, литература, в меньшей степени экономическая география… Но встречались и неожиданные препятствия.

Хорошо помню случай, когда в местный клуб привезли прогремевшую на всю страну киноленту «Кто вы, доктор Зорге?» И именно в учебный для вечерников день. А в сельском клубе повторов нет, кино привозят раз в неделю. Десятиклассники подловили меня на лестнице перед началом уроков.

– Николай Николаевич, разрешите нам вместо уроков сходить в кино.

Я прикинул, фильм исторический, почему бы нет?

– А уроки самостоятельно подготовите?

– Вы только задание дайте.

Размышляю: русский язык, история, экономическая география – мои, но четвертый – математика.

– В принципе согласен, но как быть с математикой?

– А мы уже договорились.

– Хорошо, запишите задания.

Мы зашли в класс, ребята записали всё и выскочили, чтобы успеть до начала сеанса. Напомню, что клуб находился на приличном расстоянии от школы, за рекой. Пока записывал в журнал задания и темы, послышался шум на лестнице. Выхожу. Поднимаются понурые мои десятиклассницы и последним – Михайлов. Замыкает процессию завуч Павел Георгиевич.

– Возвращаю вам прогульщиков, – торжественно объявляет он.

– Я сам их отпустил в кино.

– И зря. Нельзя нарушать распорядок.

– Что ж, давайте в класс, ребята.

Стою у края лестницы и слышу недовольное вполголоса бурчание Михайлова.

– Сам сейчас точно пойдет к телевизору. Ладно, устроим тебе репортаж с кладбища…

На другой день в учительской только и разговору о похищении с крыши учительского дома телевизионной антенны Павла Георгиевича, единственной заводского изготовления и стоившей чуть меньше самого телевизора.

Целый день завуч рыскал по селу. А нашел на кладбище, воткнутую строго вертикально в холмик заброшенной могилы. Происшествие на несколько дней стало самой обсуждаемой селянами темой. Многие сходились на том, что история темная и попахивает нечистой силой. Я догадывался, кто приложил к происшествию руки, но молчал. Как и Михайлов, я был категорически не согласен с завучем, не отпустившим ребят-тружеников в кино.

Тесен круг моих подруг

Понемногу привыкал к селу, равно как и село ко мне, а это значит – новые знакомства, новые друзья. Знакомых, естественно, больше, и они, в основном, из числа родителей либо знакомых родителей. Была и еще одна категория людей близких, категория необычная, но знакомая каждому молодому учителю.

Уже в сентябре второго года работы Софья Васильевна, встававшая раньше меня, чтобы приготовить завтрак, приносила ко мне в комнату букеты цветов. На вопрос: «Откуда такая радость?» отвечала неизменно: «С крыльца». Я, не понимая, не вникал. А когда вник, изумился. Крылечко наше, пусть не самое приметное, все-таки не постамент памятника и не могильное покрытие, чтобы возлагать на него цветы. Но когда я изложил простую мысль Софье Васильевне, она вдруг загадочно улыбнулась (ну, гимназистка!):

– От поклонниц ваших послание…

– Каких поклонниц?

– Ясно каких, школьных.

– Софья Васильевна, о каких поклонницах школьных вы говорите и почему я их не знаю?

– Знаете, Николай Николаевич, знаете, но не обращаете внимания.

– Опять не понимаю, о чем и о ком речь?

Тут не выдержал дед:

– Сонюшка, что ты все вокруг да около, скажи прямо, ученицы влюбленные приносят.

– В кого влюбленные?

– Да в тебя, Колюшка, в тебя. Ты присмотрись в классе и сразу увидишь их.

Последовав совету деда, более внимательно пригляделся к женской части моей паствы и действительно увидел их. Одна-две, но в каждом классе. Они прятали свои чувства и так очевидно, что только дивился сам на себя, как не мог не заметить раньше. Девочки эти обычно смотрели на меня широко раскрытыми глазами, ловя каждое слово и пропуская его мимо ушей. Всякий раз, когда спрашивал их, они бледнели, краснели, глаз не поднимали и выразительно молчали, чего, мол, спрашиваешь, неужели не понимаешь, что не до ответа тут.

Удивленный, да нет, чего там – пораженный, я стал внимательно присматриваться, пытаясь понять причину, ибо, как бы молод ни был, понимал: к красавцам не отношусь. Картина, пусть не сразу, прояснилась. Чтобы девочки влюбились в тебя, не надо быть красавцем, не надо быть умным, не надо быть знаменитым, просто надо быть учителем. Время любви у тех девочек пришло, а объекта поклонения нет: свои сверстники с нелепыми, глупыми и порой грубыми приставаниями кажутся «дураками набитыми!» А тут такой вот весь из себя, городской и модный, и главное – рядом, постоянно рядом. Конечно, эта детская влюбленность ничего общего с любовью не имеет, да и не может иметь, но проблемы создает немалые и, к сожалению, обоюдные. Ученику – мешая полностью включиться в урок, учителю – полноценно и эффективно работать хотя бы с той же ученицей, которая при виде тебя только что в обморок не падает. А тебе и спрашивать её надо, и объяснять ей надо, да так, чтобы хоть что-то в головке её задержалось…

Успокоил дед, назвав явление это неожиданными и неизбежными издержками производства.

– Терпи, – говорил он, – и не больно обращай внимание.

Я и не обращал, тем более что было на кого посмотреть. В том же учебном году начали здесь работать сразу четыре молоденьких выпускницы родного ЯГПИ. Три математички и одна, кажется, биолог. Её-то и не помню. Видится нечто бледненькое, худенькое, белесо-кудрявенькое и отстраненное. Когда мы собирались за общим столом, она садилась вместе, но чувствовалось, что душой в то же самое время находилась в ином если не измерении, то месте. Не было её с нами фактически, хотя была физически. Но речь не о ней.

Поселились они в соседнем доме вчетвером, на полном своем иждивении, то есть сами покупали продукты и сами готовили. Все горожанки, прибывшие в село добровольно-принудительно по распределению и не собиравшиеся задерживаться здесь дольше, чем требовалось для получения диплома.

И все очень разные. Коренастая, с предпосылками к полноте и хроническим гайморитом Альбина, курносая настолько, что прямо над губой виделись полости ноздрей, и, казалось, вот-вот выскочит оттуда что-то неприличное. Говорила в нос, но так внушительно, как может говорить только уверенный