Возможно, незаурядный полководец еще и нашел бы выход из такой ситуации, установив в достаточной степени порядок среди этого хаоса, чтобы предпринять согласованную атаку на неприятеля. Вар был не таким человеком, притом он с самого начала утратил самообладание. Один из его подчиненных увел кавалерию, которую окружили и перебили в другом проходе. Самого Вара ранили (насколько серьезно – мы не знаем), и вскоре после этого он вместе с несколькими другими старшими командирами совершил самоубийство. Таким же образом убил себя его отец после битвы при Филиппах, но в то время, как римская аристократия могла приходить в восхищение от самоубийства тех, кто оказался на стороне побежденных в гражданской войне, такое было недопустимо для полководца, ведущего армию против чужеземного врага. Если командующий впадал в отчаяние, то это вовсе не поддерживало у его людей желания продолжать битву. Некоторых оказавшихся в окружении, включая нескольких старших командиров, пока другие спасались бегством, германцы перебили, не встречая сопротивления. Немногие еще сражавшиеся предпринимали отчаянные попытки прорваться через стену и ускользнуть из западни. Во время битвы участки вала обрушились, и раскопки дают красноречивую картину последних тяжелых схваток. Был обнаружен скелет мула, и тот факт, что висящий на его хомуте колокольчик был набит свежевырванной с корнем травой, чтобы заглушить его звук, намекает на попытки произвести атаку в тишине под покровом темноты. Останки еще одного мула нашли там, где он перелез через стену и затем, упав на другую сторону, сломал себе шею.[705]

Попытки бежать не удались, и люди Вара гибли один за другим. Множество пленных вскоре присоединились к ним, будучи в благодарность богам за победу принесены ликующими германцами в жертву. Остальных обратили в рабов – позднее некоторые из них убежали или были освобождены за выкуп и стали рассказывать истории об ужасных событиях тех дней. Вара подвергли спешной, но безрезультатной кремации, и его захороненные останки выкопали и осквернили. Были захвачены три легионных орла, а равно и много других штандартов, и большая добыча в виде доспехов, оружия и другого снаряжения. Трофеи, доставшиеся германцам в результате победоносного сражения, были разделены между племенами или отправлены другим, чтобы побудить их присоединиться к восстанию. Голову Вара послали Марободу; король маркоманов предпочел сохранить мир с Римом, но испугался Арминия как соперника и потому послал этот ужасный предмет римлянам. В конце концов, его доставили в Рим, должным образом кремировали и подобающим образом похоронили.[706]

Известия о катастрофе в Германии достигли Рима только через пять дней после официального объявления о победе в Иллирике, и это означало как минимум то, что со временем было бы возможно переместить войска с Балкан на рейнскую границу. Это, однако, было гораздо более тяжелое поражение, нежели любое из тех, которые римляне претерпели со стороны паннонских и далматских мятежников, и его сравнивали с несчастьями, подобными поражению при Каррах в 53 г. до н. э. или даже величайшим поражениям, нанесенным Ганнибалом. Три легиона погибли – более десяти процентов всей армии исчезло за считаные дни – и до тех пор, пока не пришли еще новости, отсутствовало всякое знание о том, не уничтожены ли также и другие войска в Германии, и не грабят ли германские орды Галлию, переправившись через Рейн. Серьезное само по себе, это обстоятельство еще больше бросало тень сомнения на принцепса и его режим, который гордился внушительными победами, основанными на надлежащих отношениях с богами. Еще хуже было то, что одна из его армий лишилась драгоценных орлов. На римскую честь вновь легло пятно позора, особенно порочившее ее после того, как император Цезарь Август разрекламировал возвращение утраченных в прошлом штандартов. Страх и ужас быстро охватили Рим (Velleius Paterculus II. 117. 1).

Август был потрясен, но, кажется, в это время он пребывал скорее в гневе, чем в отчаянии. По словам Диона Кассия, некоторые источники сообщают о том, что расстроенный принцепс рвал на себе одежды. Он усилил патрули в четырнадцати кварталах города для предотвращения любых беспорядков, особенно в том случае, если бы рабам варварского происхождения взбрело в голову взбунтоваться. Это было маловероятно, но видимое присутствие войск подчеркивало, что государство все еще находится под контролем, успокаивало робкого и устрашало потенциально непокорного. Еще меньшую опасность представляли германцы, служившие в качестве конных телохранителей самого принцепса – отряд, который в какой-то момент заменил испанских телохранителей его молодости. Этих людей публично выслали из Рима. Другим, более впечатляющим жестом, явилось принесение обета устроить особые игры в честь Юпитера Всеблагого Величайшего, «если положение государства улучшится» – вполне в духе Августа возрождение ритуала, к которому не прибегали более ста лет. В то же время он увеличил срок пребывания в должности провинциальных правителей, чтобы обеспечить по всей империи стабильность и надзор опытных людей. Был отдан приказ о проведении новой кампании по набору в армию, но, как и следовало ожидать, обнаружилось, что новобранцев оказалось еще меньше, чем в 6 г. н. э. Был введен призыв на военную службу граждан, выбранных по жребию, несмотря на непопулярность этого. Кое-кто, к тому же, старался уклониться от призыва, и некоторое количество таковых казнили в виде предупредительной меры. Тем временем, увеличили срок службы солдатам, уволив при этом большее число призванных ветеранов. И снова выкупили рабов, предоставили им свободу и сформировали из них особые части.[707]

Вскоре Тиберия отправили в прирейнские земли принять командование. Август тем временем отказывался в продолжение нескольких месяцев бриться и стричь волосы, повторяя то траурное действо, которое он принял, чтобы чтить убитого Юлия Цезаря. В это время ни на монете, ни на другом изображении не появляется его бородатое лицо, а вместо нечесаного, страшно заросшего старика на его портретах продолжал присутствовать нестареющий и невозмутимый принцепс. Он гневно жаловался на Вара и иногда у себя дома бился головой о двери, вопя: «Квинтилий Вар, верни мои легионы!» Из мертвого командующего сделали козла отпущения, а самые ранние источники также изображали Арминия как изменника. Ни одну из точек зрения нельзя считать безосновательной, но каждая основывалась на каком-либо эпизоде, вырванном из контекста. В будущем принцепс отмечал дату этой трагедии как день траура. Ни один легион не был набран с целью заменить три погибших. Это само по себе указывает на то, что рекрутов едва хватало для пополнения уже существовавших частей. Даже в последние годы, когда формировали новые легионы, номера «семнадцать», «восемнадцать» и «девятнадцать» не использовали.[708]

В последующие месяцы из Германии пришли немного более приятные новости. Как это присуще нерегулярным армиям всех времен, люди Арминия после одержанной ими победы разошлись, забрав на зиму домой свою добычу. На этот момент только немногие оставались в действующей армии, к которым присоединились другие, вдохновленные их успехом и жаждавшие завоевать для себя славу и добычу. Большинство небольших отрядов, разбросанных Варом по этой области, погибли, но когда вооруженный отряд воинов Арминия атаковал военный лагерь в Ализоне (вероятно, это место обнаружили в результате раскопок в Хальтерне), атаки были отражены. После доблестной обороны гарнизон и большое число гражданских лиц ушли под покровом темноты и сумели совершить потрясающий побег в безопасное место на рейнской границе. Все переправы на реке удерживались – и, в самом деле, они, кажется, не подвергались серьезному нападению. Два оставшихся легиона Вара и некоторое количество вспомогательных войск в значительной степени уцелели, и их командиры делали все возможное, чтобы организовать устойчивую оборону.[709]