— Я это знаю. — По голосу Ли чувствовалось, он одобряет и приветствует все эти изменения.

Де Мореншильдт вскочил с дивана и закружил у нового манежа.

— Ты думаешь, Кеннеди и его ирландская клика оставят на месте этот рекламный щит? Этот маяк, посылающий луч надежды?

— Мне нравится Кеннеди. — Ли смутился от собственного признания. — Несмотря на Залив свиней. Это план Эйзенхауэра, знаете ли.

— Большая часть Вэ-гэ-а любит президента Кеннеди. Ты знаешь, что такое Вэ-гэ-а? Заверяю тебя, эта дура, написавшая «Атлант расправил плечи», знает. Великая глупая Америка, вот что это такое. Граждане США живут в радости и умирают счастливыми, если у них есть холодильник, который делает лед, два автомобиля в гараже и «Сансет стрип, семьдесят семь» по телику. Великая глупая Америка любит улыбку Кеннеди. О да. Да, конечно. У него восхитительная улыбка, я это признаю. Однако, как сказал Шекспир, человек может улыбаться — и быть злодеем. Ты знаешь, что Кеннеди одобрил план ЦРУ по физическому устранению Кастро? Да! Они уже пытались — и, слава Богу, провалились — три или четыре раза. Я узнал это от моих компаньонов по нефтяному бизнесу на Гаити и в Доминиканской республике, Ли, и это надежная информация.

На лице Ли отразился страх.

— Но у Фиделя есть могучий друг — Россия, — продолжил де Мореншильдт, вышагивая у манежа. — Это не Россия ленинских грез — или твоих, или моих, — но, возможно, у них найдутся свои причины поддержать Фиделя, если Америка предпримет еще одну попытку вторжения. И попомни мои слова: Кеннеди способен предпринять такую попытку, и скоро. Он прислушается к Лемею. Прислушается к Даллесу и Энглтону[139]из ЦРУ. Все, что ему нужно, так это хороший предлог, а потом он это сделает, чтобы показать миру, что он не трус.

Они продолжили разговор о Кубе. Вернулся «кадиллак», на заднем сиденье лежала гора продуктов — их хватило бы на месяц, а то и дольше.

— Черт, — вырвалось у Ли. — Они вернулись.

— И мы рады их видеть, — добродушно улыбнулся де Мореншильдт.

— Оставайтесь на обед, — предложил Ли. — Рина не такая уж повариха, но…

— Придется уйти. Жена ждет от меня отчета, и, думаю, сегодня мне будет что ей рассказать. В следующий раз я привезу ее, идет?

— Да, конечно.

Они пошли к двери. Марина болтала с Баухом и Орловым, пока мужчины вытаскивали из багажника картонные коробки с консервами. Не просто болтала — еще и немного флиртовала. И Баух мог в любой момент встать перед ней на колени.

На крыльце Ли что-то сказал о ФБР. Де Мореншильдт спросил, сколько раз. Ли поднял руку с тремя оттопыренными пальцами.

— Одного агента звали Файн. Он приходил дважды. Другого — Хости.

— Смотри им прямо в глаза и отвечай на их вопросы! — порекомендовал де Мореншильдт. — Тебе нечего бояться, Ли, и не только потому, что вины за тобой нет, а потому, что ты прав!

Баух, Орлов и Марина теперь смотрели на него… и не только они. Появились девчонки-попрыгуньи и замерли на полоске твердой земли, которая служила тротуаром в нашем квартале Мерседес-стрит. Слушателей у де Мореншильдта прибавилось, и он не мог их разочаровать.

— Вы у нас убежденный сторонник определенной идеологии, юный мистер Освальд, поэтому они, само собой, придут. Банда Гувера! Очень может быть, что они и сейчас наблюдают за нами, возможно, из соседнего квартала, возможно, из дома напротив!

Де Мореншильдт ткнул пальцем в зашторенные окна моего дома. Ли повернулся в указанном направлении. Я застыл в тенях, радуясь тому, что успел убрать усиливающую звук пластмассовую миску, пусть и обклеил ее черной лентой.

— Я знаю, кто они. Это они и их двоюродные братья из ЦРУ многократно приходили ко мне, чтобы заставить меня доносить на моих русских и южноамериканских друзей. А после войны разве не они называли меня тайным нацистом? Разве не они заявляли, что я нанимал тонтон-макутов, чтобы избивать и пытать моих конкурентов в нефтеразведке на Гаити? Разве не они обвиняли меня в том, что я давал взятки Папе Доку и заплатил за убийство Трухильо? Да-да, и это еще далеко не все.

Девочки-попрыгуньи смотрели на него разинув рты. Как и Марина. Раскочегарившись, Джордж де Мореншильдт, сметал все на своем пути.

— Будь смелым, Ли! Когда они придут, не тушуйся! Покажи им это! — И он рванул рубашку на груди. Отлетели пуговицы, рассыпались по крыльцу. Попрыгуньи ахнули, слишком потрясенные, чтобы захихикать. В отличие от большинства американцев того времени де Мореншильдт майку не носил. Кожа его цветом напоминала полированное красное дерево. Обвисшие грудные мышцы заплыли жиром. Он постучал правым кулаком повыше левого соска. — Скажи им: «Здесь мое сердце, и сердце мое чисто, и оно принадлежит моей идее!» Скажи им: «Если Гувер вырвет у меня сердце, оно не перестанет биться, а со временем так же забьется тысяча сердец! Потом десять тысяч! Потом сто тысяч! Потом миллион!»

Орлов поставил на пол коробку с консервами, которую держал в руках, чтобы одобрить эту речь жидкими сатирическими аплодисментами. Щеки Марины раскраснелись. Но самым интересным мне показалась перемена в лице Ли. Создавалось впечатление, что его, как Павла из Тарсы на Дамасской дороге, внезапно осиял свет с неба.

Пелена спала с его глаз.

Проповедующий, рвущий на себе рубаху де Мореншильдт — ничем не отличающийся от колесящих по стране евангелистов с крайне правыми взглядами — очень меня встревожил. Я надеялся, что, прослушав беседу этой парочки, смогу в значительной мере приблизиться к важному для себя выводу: де Мореншильдт не играл главной роли в попытке покушения на генерала Уокера и тем более оставался в стороне от убийства Кеннеди. Беседу я прослушал, но она не успокоила, а принесла новые волнения.

Одно не вызывало сомнений: пришла пора сказать Мерседес-стрит не столь уж нежное adieu[140]. Я уже снял квартиру на первом этаже дома 214 по Западной Нили-стрит. Двадцать четвертого сентября загрузил в состарившийся «форд» кое-какую одежду, книги, пишущую машинку и уехал в Даллас.

Две толстухи оставили после себя воняющий больницей свинарник. За уборку я принялся сам, благодаря Бога, что «кроличья нора» Эла выводила в то время, когда в магазинах уже продавались аэрозольные баллончики с освежителем воздуха. На распродаже я купил портативный телевизор и поставил его на кухне, рядом с плитой (или «хранилищем древнего жира»). Скреб, мыл, тер и распылял под сериалы о борьбе с гангстерами вроде «Неприкасаемых» и комедии вроде «Машина 54, где вы?». Когда топот и крики детей в квартире наверху затихали, тоже укладывался в постель и спал как убитый. Без сновидений.

Я оставил за собой лачугу на Мерседес-стрит, но больше ничего интересного в доме 2703 не происходило. Иногда Марина усаживала Джун в коляску (еще один подарок от ее пожилого воздыхателя, мистера Бауха) и катила малышку на автостоянку у склада. После чего возвращалась обратно. Во второй половине дня, когда занятия в школе заканчивались, девочки-попрыгуньи часто сопровождали их. Раз или два Марина прыгала через скакалку и пела какую-то русскую считалочку. Малышка громко смеялась, глядя на прыгающую маму с взлетающей и опускающейся копной волос. И девочки-попрыгуньи смеялись. Марина не возражала. Она много говорила с ними и никогда не раздражалась, если они хихикали и поправляли ее. Наоборот, выглядела довольной. Ли не хотел учить ее английскому, но она все равно учила язык. И молодец.