Забудь об этом, дружище, посоветовал мне Эл. Ты должен. Не забывай, ты здесь не для того, чтобы заполучить…

Девушку, золотые часы и все-все-все. Да, Эл, понял тебя.

А кроме того, возможно, у нее все отлично. У кого проблема, так это у тебя.

Больше одной, если по-честному, и прошло много времени, прежде чем я уснул.

В следующий понедельник, в очередной раз проезжая мимо дома 214 по Западной Нили-стрит в Далласе, я увидел длинный серый катафалк, припаркованный на подъездной дорожке. Две толстые женщины стояли на крыльце, смотрели, как двое мужчин в черных костюмах задвигают носилки через заднюю дверцу. На носилках лежало тело, прикрытое простыней. С балкона — выглядел он так, будто мог рухнуть в любой момент — за действом наблюдала молодая пара, снимавшая квартиру на втором этаже. Их младший ребенок спал на руках матери.

Инвалидное кресло с прикрепленной к одному из подлокотников пепельницей одиноко стояло под деревом, где старик провел чуть ли не все дни ушедшего лета.

Я подъехал, постоял у своего автомобиля до отбытия катафалка. Потом (хотя и понимал, что время выбрано, мягко говоря, неудачно) пересек улицу и направился к крыльцу. Остановился у первой ступени, приподнял шляпу.

— Дамы, приношу соболезнования в связи с вашей утратой.

Мне ответила старшая из женщин — жена, ставшая вдовой:

— Вы здесь бывали и раньше.

Действительно бывал, хотелось сказать мне. Это будет покруче профессионального футбола.

— Он вас видел. — Не обвинение, а констатация факта.

— Я искал квартиру в этом районе. Вы будете жить здесь и дальше?

— Нет, — ответила молодая толстуха. — От него осталась стра-а-аховка. Единственное, что осталось. Не считая медалей в коробке. — Она всхлипнула. Поверьте, у меня защемило сердце, потому что они действительно горевали.

— Он говорил, что вы призрак, — продолжила вдова. — Говорил, что мог видеть сквозь вас. Потому что рехнулся. Три года тому назад, когда у него случился удар и ему подвесили этот мешок для мочи. Мы с Идой возвращаемся в Оклахому.

А может, поедете в Мозель? — едва не вырвалось у меня. Вроде бы туда отправляются те, кто съезжает с квартиры.

— Чего вы хотите? — спросила дочь покойного. — Нам надо отнести его костюм в похоронное бюро.

— Мне нужен телефонный номер вашего арендодателя, — ответил я.

Глаза вдовы блеснули.

— И сколько вы готовы за него заплатить, мистер?

— Я дам его вам бесплатно, — вмешалась молодая женщина с балкона второго этажа.

Скорбящая дочь посмотрела вверх и предложила женщине закрыть свой рот. Обычное дело для Далласа. Для Дерри тоже.

Приветливые соседи.

Пришествие Джорджа де Мореншильдта случилось пятнадцатого сентября, в субботу, во второй половине этого мрачного и дождливого дня. Он сидел за рулем «кадиллака» цвета кофе, совсем как в песне Чака Берри. Компанию ему составляли Джордж Баух, его я уже видел, и еще один мужчина, мне незнакомый, сухощавый, с ежиком седых волос и прямой спиной военного, отдавшего армии много лет и, судя по всему, не пожалевшего об этом. Де Мореншильдт обошел автомобиль и открыл багажник. Я поспешил за дистанционным микрофоном.

Когда вернулся, Баух держал в руках складной манеж, мужчина с военной выправкой — ворох игрушек. Де Мореншильдт ничего не нес и первым поднялся по лестнице, вскинув голову и расправив плечи. Высокий, крепко сложенный, с зачесанными чуть набок седеющими волосами, он всем своим видом говорил (по крайней мере мне): Мои дела, цари, узрите — и отчайтесь. Ибо я ДЖОРДЖ.

Я вставил в розетку штепсель магнитофона, надел наушники и навел миску с микрофоном на дом на другой стороне улицы.

Марины в гостиной не было. Ли сидел на диване, читал при свете стоявшей на комоде лампы какую-то толстую книгу в бумажной обложке. Услышав шаги на крыльце, он нахмурился и бросил книгу на кофейный столик. Наверняка он думал: Опять эти чертовы эмигранты.

Но Ли поднялся, чтобы ответить на стук в дверь. Он протянул руку незнакомцу с серебристыми волосами, но де Мореншильдт удивил его — и меня, — обняв Ли и расцеловав в обе щеки. Потом, взяв за плечи, отстранил Освальда на расстояние вытянутой руки. Заговорил громко, с сильным, как мне показалось, немецким, а не русским акцентом:

— Дайте мне взглянуть на человека, который отправился в столь дальние края и вернулся, сохранив идеалы!

Вновь обнял Ли. Голова последнего чуть возвышалась над плечом де Мореншильдта, и я увидел нечто еще более удивительное: Ли Харви Освальд улыбался.

Марина вышла из малой спальни с Джун на руках. Радостно вскрикнула, увидев Бауха, и поблагодарила его за манеж и за игрушки, которые называла, с учетом ограниченного запаса слов, «детские, чтобы играть». Сухощавого мужчину Баух представил как Лоренса Орлова — полковника Лоренса Орлова, если изволите, — а де Мореншильдта — как «друга русского сообщества».

Баух и Орлов принялись расставлять манеж посреди гостиной. Марина стояла рядом с ними, щебеча на русском. Как и Баух, Орлов не мог оторвать глаз от молодой русской мамы. Марина вышла к ним в топике и шортах, выставлявших напоказ бесконечно длинные ноги. Улыбка Ли поблекла. Он возвращался к привычной угрюмости.

Только де Мореншильдт этого не допустил. Он заметил лежавшую на кофейном столике книгу, которую читал Ли, и поднял ее.

— «Атлант расправил плечи»? — Он обращался только к Ли, полностью игнорируя остальных, которые восторгались новым манежем. — Айн Рэнд? И зачем это читать молодому революционеру?

— Чтобы знать своего врага, — ответил Ли, а когда де Мореншильдт радостно расхохотался, вновь заулыбался.

— И что вы думаете cri de coeur мисс Рэнд? — Когда я прослушивал пленку, эта фраза зацепила меня: она практически полностью повторила вопрос, который задала Мими Коркорэн, спрашивая меня о романе «Над пропастью во ржи».

— Я думаю, она проглотила ядовитую наживку, — ответил Освальд, — а теперь зарабатывает деньги, продавая ее другим людям.

— Совершенно верно, мой друг. Лучше и не скажешь. Я в этом уверен. Но придет день, когда все рэнд этого мира ответят за свои преступления. Вы в это верите?

— Я это знаю, — будничным тоном ответил Ли.

Де Мореншильдт сел на диван, похлопал по нему рядом с собой.

— Присядьте. Я хочу услышать о ваших приключениях на моей родине.

Но тут Баух и Орлов подошли к Ли и де Мореншильдту. Далее все заговорили на русском. На лице Ли отражалось сомнение, однако де Мореншильдт что-то сказал ему, после чего Ли кивнул и повернулся к Марине. Его слов я не понял, но взмах руки в сторону двери и не требовал комментариев: Иди, мол, иди.