Я принялся его умолять. Это было против моих принципов, я забыл о гордости, но ради шахты я был готов упасть на колени и проползти сотню миль, поэтому я сжал зубы и умолял его, как мог. Надо отдать ему должное, он меня выслушал. Он все время повторял, что я веду войну, в которой невозможно выиграть, но он выслушал меня и в конце концов выписал чек, который был так нужен шахте. Я понял, что выиграл.

Но это был не конец битвы.

— А теперь послушай меня, — сказал отец очень холодно, подавая мне чек. — Это последние деньги, которые я даю тебе на шахту. Понял? Самые последние. И если шахта не станет прибыльной к концу 1926 года, то я ее закрою. Это понятно?

— Да, сэр, — сказал я, едва слушая, а пальцы мои в это время гладили заветную бумажку. — Спасибо, сэр. Вы об этом не пожалеете.

— Правда? — спросил он. — Хотелось бы в это верить. До свидания, Филип. Не буду больше отнимать твоего драгоценного времени. Уверен, что шахте ты нужен больше, чем мне.

Он вышел из конторы, захлопнул за собой дверь и сердито зашагал по двору, но я был слишком возбужден своей так тяжело завоеванной победой, чтобы обращать внимание на его обиды.

Я потратил эти деньги до последнего пенни. Я организовал разработку нового забоя и новой залежи. Перед рабочими я произносил зажигательные речи о том, как нам жизненно необходимо выносить на поверхность каждый кусочек олова. Я целыми днями работал с ними глубоко под морем, работал так, что у меня едва хватало сил, чтобы добраться домой и упасть в постель; я отдавал шахте каждую унцию энергии своего тела, словно желая вдохнуть свою собственную жизнь в ее усталые старые вены, но все мои усилия пропали даром.

Потому что 1926 год был годом всеобщей забастовки; годом, когда все отрасли промышленности, работающие на угле, получили удар ниже пояса. Даже прежде чем год подошел к концу, я понял, что Сеннен-Гарт обанкротилась и что ее жизнь опять закончилась.

4

Всеобщая забастовка длилась только девять майских дней, но забастовка угольных шахтеров, первопричина всего великого разрушения, продолжалась еще девять месяцев. Происходящее разрывало меня надвое. С одной стороны, я был за шахтеров, которые существовали на гроши, не позволявшие им жить прилично, но с другой стороны, я понимал, что повышение зарплаты шахтерам в конце концов приведет к новым требованиям моих собственных рабочих, а Сеннен-Гарт не сможет их удовлетворить. Но по мере того как шли месяцы, мне ничего не оставалось, как осудить забастовку. Нехватка угля так повлияла на работу Сеннен-Гарт, что в конце концов не стало топлива, чтобы поддерживать печи, и вся деятельность под и над землей остановилась.

Прибыль превратилась в тонкую струйку, а потом закончилась совсем. А расходы, преимущественно в форме зарплаты, резко выросли. И не было никаких признаков того, что угольные шахтеры прекратят забастовку и затормозится летальный ход экономического бедствия.

Наконец, в сентябре отец собрал в Пенмаррике внеочередное собрание всех тех, кто имел какое-то отношение к управлению шахтой. Технически это не было собранием акционеров, хотя присутствовали все акционеры, но поскольку отец обладал наибольшим пакетом, никто не сомневался, что решение этого собрания будет аналогично решению любого формального собрания акционеров, которое соберется позже, чтобы обсудить ситуацию. Целью этого предварительного собрания было дать возможность тем, кто был наиболее тесно связан с шахтой, сформулировать ясную политику в отношении ее будущего, если считать, что у шахты было будущее, а я полагал, что большинство так не думает.

На собрании, где председательствовал отец, присутствовали Майкл Винсент, поверенный компании, Стенфорд Блейк, старший поверенный фирмы, которая аудировала бухгалтерию компании, Уолтер Хьюберт, казначей, и сэр Джастин Карнфорт, который, как и отец, обладал большим пакетом акций. Когда я приехал в Пенмаррик, чтобы противостоять этому ничего хорошего не обещавшему сборищу, там находились Джаред Рослин, который давно прославился борьбой за права здешнего рабочего люда, и, поскольку у него было почти столько же власти в Сеннен-Гарт, Алан Тревоз.

Они оба были настроены пессимистично.

— Посмотри правде в глаза, сынок, — сказал мне Тревоз. — Нам не удастся переубедить твоего папашу.

— Я знаю твоего отца, — мрачно вторил ему Джаред. — Он упрям, как сто ослов. Если он решил закрыть шахту, ни ты, ни я, ни кто-либо еще не переубедит его.

— Посмотрим, — буркнул я. Это все, что мне оставалось сказать. — Посмотрим.

Но мне пришлось признать, что отец умен. Он вел собрание в формальной, деловой манере, которая не допускала эмоционального проявления несогласия. Сначала он подвел итог финансового положения шахты и призвал Блейка и Уолтера Хьюберта подтвердить его слова. Потом он заговорил о кредиторах; Майкла Винсента попросили объяснить юридические особенности банкротства. Наконец, он заговорил о возможности достать еще денег и объяснил, что выпуск новых акций, даже выпуск привилегированных акций для существующих акционеров, будет рискованным предприятием, которое — в лучшем случае! — лишь оттянет неизбежное. Потом отец сказал, что он лично не собирается вкладывать больше ни пенни в шахту, и сэр Джастин Карнфорт согласился с ним, добавив, что будет рекомендовать другим акционерам тоже не инвестировать больше в Сеннен-Гарт. Уолтер Хьюберт сказал, что уже изучал возможность получения банковского кредита, но в настоящее время получить кредит было сложно, а нынешнее состояние шахты не дает возможности представить ее в качестве залога.

Отметив, что Сеннен-Гарт обанкротилась и что никто и пальцем не пошевелит, чтобы ее спасти, отец передал слово мне, предварительно спросив, не хочет ли прокомментировать ситуацию кто-нибудь из моих соратников: «Может быть, мистер Тревоз хочет высказаться первым?»

Это был очень типичный ход для моего хитрого отца: выбрать Тревоза, наименее опытного оратора, в качестве первого выступающего.

— Ну что ж, сэр, — быстро сказал Тревоз с акцентом, который он приобрел еще ребенком на шахте в Южной Америке, — все, что я могу сказать, — это то, что факт остается фактом: шахта до сих пор богата, клянусь Богом, — под морем осталось еще много олова, и при нормальных обстоятельствах…

— Но нынешние обстоятельства едва ли можно назвать нормальными, не правда ли, мистер Тревоз? Большой запас олова под морским дном бесполезен для нас, если нет денег, чтобы поднять его на поверхность.

— Он хочет сказать, мистер Касталлак, — быстро вставил Джаред, — что при нормальных обстоятельствах шахта принесет вам прекрасную прибыль, и нет сомнения в том, что когда жизнь вернется в нормальное русло, а лейбористская партия снова придет к власти, чтобы навести в стране порядок… — Тут он позволил себе социалистический пропагандистский пассаж, а потом вернулся к разговору о шахте и нарисовал трагическую картину нищеты и страданий, которые постигнут шахтеров и их семьи, если Сеннен-Гарт будет закрыта. Двадцать лет службы в качестве мирского пастора отточили врожденный талант Джареда в риторике; он не стеснялся выжимать каждую унцию мелодрамы из сложившейся ситуации и красноречиво излагал все доводы собравшейся аудитории. Когда он закончил, у меня у самого в глазах чуть не слезы стояли из-за голодающих детишек, плачущих о корочке хлеба, пока мой отец упивается яствами, полученными с земель Пенмаррика.