Таисия сидит рядом с Большой Павлой. Та закрывает ее от ветра громадою своего тела. Тепло ей промеж двух дородных бабенок.

– Господи, а хорошо-то как, а? Бабы! Я говорю, хорошо-то как! – громко вздохнула Фекла. – Каждая сосенка вот ждет, когда воскреснет наш Боженька! Ой, Господи Господи! Хорошо-то как!..

Таисия упорно молчит, лицо ее осунулось, глаза только стали ярче, и губы шевелятся в молитве.

– Тебе когда срок-то отойдет? – вдруг спросила ее Большая Павла.

– Да он у меня давно отошел, – спокойно сказала Таисия. – Ешо до Рождества бумага пришла. Сижу от, думаю, куда податься.

– Ой! Ой, е-ей! Матушка, мы ить пропадем без тебя. Как есть пропадем.

– И вас жалко! Сроднилась я с вами, как с детьми своими. Хороший вы народ! Больше уж такого не будет!

– А куда? А как же?

– Другой народ, Паша, будет! Другой! А такого, как вы, уже не будет на земле. Только на небесах.

– Ой, Господи! Да как же так? Да куда ж мы без тебя? – Большая Павла запричитала часто и громко, все обернулись на нее.

– Да тише ты! Ревешь как медведица. Я еще никуда не поехала. Меня и контора не пускает. Вот понаедут грамотеи и выпнут меня. Пенделем… К тому времени много чего изменится. Ну, бабы, айда… К полночи поспеем. – Большая Павла вскинулась над нею, как бы защищая ее. Таисия пошла первой, а Павла сам звук ее шагов старалась прикрыть собою.

– Комсомольцы! – вдруг вскричала Фекла. – Девки, в кусты! Рысью рассыпайтесь по кустам.

Девчата разлетелись, как цыплята, в один миг. Одна Зойка стояла как вкопанная и завороженно смотрела на облако кричавших людей, которое стремительно приближалось по просеке к ним. Потом она взвизгнула и заметалась мышью. Большая Павла демонстративно уселась на широкий пень, как раз под громадной луною.

– Ховайся сюда, – властно приказала она Зойке и, подняв юбку, раздвинула колени. Зойка мышью прошмыгнула под юбку.

Бабы сгрудились вокруг Большой Павлы. Преследователей было немного. Вся комсомольская ячейка.

Горка, маленький, жилистый, с едким истрепанным лицом, схожий с хорьком, проскочил вперед по просеке, потом вернулся, сделал круг подле баб, и близко подошел к лесу. Горка-Егорка Шарпов – самый ярый комсомолец в селе. Правая рука Ревекки Айзековны. Он все грозился сжечь церковь, да сельсовет остановил его: мол, потом не отчитаешься.

Их было четверо – ретивых атеистов, но внизу по просеке блуждал мячик фонаря. Гадать нечего – сама Ревекка грядет.

– Ну и че вы тут расселися? – спросил Егор.

– А че, нельзя? Где написано?

– Куды собрались-то?!

– Закудыкал! – Фекла прижала ближе к животу свой узелок и заворчала. – Раскудыкался! На Кудыкину гору. А вот ты че тут делаешь? Какое право имеешь нас останавливать?

– По праву борьбы с религиозными пережитками, – отчетливо, властным тоном указала подошедшая Ревекка Айзековна. – По указу товарища Сталина.

– Нет такого указу! – упрямилась почтальонша Галина. Она баба грамотная. Она любой журнал или газету, прежде чем доставлять по адресу, всю прочитывает. – Сталин велел церкви открыть!

– Так, а вы что тут делаете, Таисия Федоровна?

– В церковь иду, на службу праздничную… Мое дело монашеское… Я свой долг помню…

Они встали вровень друг против друга, как часто встают теперь. При свете полной, ярко блистающей луны отчетливо видны их непримиримые лица. Бешеное еврейское лицо Ревекки Айзековны и напряженно холодное, даже чуть высокомерное лицо Таисии.

– И я помню свой долг! – каркнула Ревекка Айзековна.

Какое-то время они обе молча, упорно глядели друг на друга, и Большой Павле показалось, что они говорят друг с другом на каком-то особом языке, и каждый знает свою особенную тайну, которую никогда не узнает она, Большая Павла, а только поймет, что эти тайны глубоко враждебны друг другу.

– Комсомольцев здесь нет? – не отрываясь взглядом от Таисии, спросила Ревекка Айзековна.

– Нету-нету, – громко ответила Фекла. – Паш, а ты не комсомолка, случаем?!

– Тьфу на тебя!

Егор все всматривался в березняк и боялся вступить в сырую, пугающую тьму леса. Рядом с ним стоял племянник Айзековны Зиновий, Зяма с легкой подачи тетушки – правая рука Егора, его поводырь. Зяма молчит, но его лицо выражает досаду. Он давно охотится за Таисией. Все прославиться хочет, что врага поймал. Так и шныряет вокруг. Бабы, нахохлившись, сидели по пенькам с узелками в руках и чего-то все ждали.

– Идите своей дорогою, милки, – сказала Большая Павла, – а мы торопимся к Божьей Матери. А то ить лес вишь, как шумит. Он шутить не любит.

– Разговорчики! Угрожать вздумала!

– Кака ж тут угроза? – Большая Павла почуяла, как затряслась Зойка под юбкой, и придавила ее коленями. – Я говорю, лес шумить. Верховики разыгрались. Ты ить не угрожашь, а делаешь. Варьку Морозову в войну кто упек за наволочку пшеницы в лагерь?

Егорка взмок.

– Я не стучал, – глухо сказал он, – я только в Слюдянку ее увозил, а потом в Иркутск. Работа у меня такая была.

– Несознательные вы гражданочки, – вступился за дружка Зяма. – Морозова нарушила закон, Егор Иванович исполнил свой гражданский долг. В итоге Егор Иванович только исполнитель правоохранительного органа. Тем более это входит непосредственно в его обязанности.

Зяма-Зиновий высок ростом, особенно ногами, худой, что жердина, сутуловатый, с черной кучерявой шевелюрой, он чем-то напоминает черного петуха.

«Вот глистогон-то где», – подумала Большая Павла. Она давно бы прогнала трескуна, но Зойка дрожала меж ног. Бабы же мало что поняли из его речи, но присмирели.

Зяма было начал речь о церковном омуте, но Большая Павла громко заткнула его.

– У тебя ить, милок, не наша вера. А зачем нашу хаешь?!

– Я атеист! – гордо заявил Зяма.

– Бабы, он че матерится? – робко спросила Дуняшка.

– Пора, – сказала Таисия, – сестры, пора. Не успеваем на крестный ход.

– У нас тут свой крестный!

– Товарищи женщины, я призываю вас вернуться домой, – громко заявила Ревекка Айзековна.

На что бабы плотно сдвинулись друг к другу и фуфаечной стеночкой пошли на агитаторшу. Егорка занервничал и приблизился к Елизавете, которая уж пожалела, что поперлась с бабами.

– Молодежи нету, а этих старух мы не имеем право задерживать, – сказал уныло Егорка Ревекке.

– Ты бы отстал от Таисии, глистогон! – угрожающе рявкнула Большая Павла. – Чего тебе от нее надо?!

– Агитку он ей шьет! – утвердила Фекла. – В омут она нас тянет… Религиозный.

– Мы сами, сами, – часто запричитала Дуняшка. – Правда, бабы, сами мы!