Неожиданно краем уха Юрий услышал, будто в городском комитете партии забыли забрать сейф! Понял, почему начальники ходили мрачные и никак не могли принять решение.

– Правда, что в райкоме партии забыли прихватить сейф с важными документами? – тихо спросил своего начальника Юрий.

Студенков махнул рукой и неожиданно для Юрия выругался.

– Могу попробовать съездить за ним, – предложил Юрий.

Студенков бросил на него озадаченный взгляд и молча вышел. Тут же вернулся: видимо, посоветовался с партийным руководством. Спросил:

– А сможешь? Он не лёгкий… Да и неизвестно, вступили ли в город румыны или немцы. Бензосклад уже давно вовсю полыхает…

– Могу попробовать, Михаил Игнатьевич.

– Тогда давай… Только будь внимателен, слышишь!? – передал ключи от входа в Райком, – Чуть что, моментально возвращайся! Понял?!

Улицы были совершенно безлюдны. Люди не то попрятались, не то покинули город. Котельников открыл ворота и въехал во двор райкома. Мотор не выключил. Опустил заднюю часть кузова и на бегу достал из кармана ключи от входной двери и от кабинета первого секретаря. Сейф стоял на своём месте. Попробовал сдвинуть его с тумбы. Поддался. Юрий приспособился, взвалил его на спину и на подгибающихся коленках направился к выходу, оставив двери открытыми. С трудом донёс сейф до машины и свалил в кузов. Быстро поднял борт кузова, но на выезде из длинной, как тоннель, крытой арки здания райкома остановился: услышал голоса. Осторожно выглянул из-за угла: двое пьянчуг в обнимку шли посреди улицы, напевая: «Любимый город может спать спокойно без коммунистов и большевиков…»

Юрий быстро залез в кабину, рванул… Минут через пять-шесть был за городом, где его дожидалось партийное руководство и в стороне – Студенков. Юрий подкатил к нему.

Когда водители райкома и исполкома забрали железный ящик и тронулись в путь, Студенков, сидевший рядом с Юрием, как будто рассуждая с самим собой, заметил:

– Молодец, Юрка! Сделал очень важное дело. Шутка сказать, вывез забытый райкомовцами сейф! А первый выдавил из себя единственное слово: «Молодчина…» Затем, правда, добавил: «Вот вернёмся, подаст заявление, и примем в партию!»

Было это во второй половине дня шестнадцатого июля. Котельников вместе со Студенковым ехали следом за райкомовской и исполкомовской машинами, но где-то в пути оторвались от них. Никого из них Юрий больше не видел. Большинство служащих выехали на повозках в сторону Днестра, затем в Одессу.

Вдоль просёлочной дороги тянулся бесконечный поток людей, погрузивших кто на тележку или в детскую коляску огромные тюки с вещами. Сами шагали рядом или сидели на телегах. Двигались люди, измученные жаждой, спасающиеся от фашистов. Душа разрывалась от жуткого зрелища.

Параллельно с ними двигались оторвавшиеся от своих частей группы военных. О какой-либо организованности и речи быть не могло. Вдруг на рассвете среди массы эвакуировавшихся Юрий заметил Валю Колева и Вову Булавицкого. Посигналил, они узнали грузовичок, помахали в ответ.

Ночью движение продолжалось в глубочайшей темноте из-за соблюдения светомаскировки, поскольку справа шла пехота, двигались повозки воинских частей с орудиями, полуторки, случайный автобус с эвакуированными служащими, покинувшими свои дома в надежде на скорое возвращение.

На рассвете достигли местечка Шаба вблизи Днестровского лимана. У берега выстроилась очередь, и едва причалил паром, все ринулись на него сломя голову, лишь бы переправиться на противоположный берег. Часа полтора-два спустя на паром въехала наконец и машина Юрия, направлявшаяся со Студенковым в Одессу.

Здесь стало известно, что менее чем через час после их переправы через лиман на берегу образовалось огромное скопление воинских частей и техники, отошедших с территории южной части бывшей Бессарабии, а также масса эвакуированного населения. В это время налетевшая вражеская авиация подвергла дожидавшихся переправы чуть ли не часовой бомбардировке. Множество жертв, разбитая военная техника…

Повсюду только об этом и говорили. Поносили противовоздушную оборону, высшее военное и партийное начальство. Было больно, обидно, окончательно испортилось настроение.

Новоявленный румынский «кондукатор» генерал Антонеску внимательно прислушивался к советам посла Германии. Но в таком щепетильном для страны деле не решался пока действовать открыто. Погромы с кровавыми расправами, как он считал, могли иметь «нежелательный резонанс». Однако, выступая в «Зелёном доме» – центре легионеров-железногвардейцев, – он пообещал в ближайшее время окончательно разобраться с нацией, объявленной в Рейхе «врагом № 1».

Прямо из Бухареста команда из шестидесяти эсэсовцев на двух больших автобусах с прицепами пересекла Дунай в районе Галаца. Проехав ещё сорок с небольшим километров, они оказались в утопающем в зелени Болграде. В городе сразу появились расклеенные приказы – «ордонанцы», обращённые исключительно к евреям. Им вменялось в обязанность, независимо от пола, возраста, состояния здоровья, прибыть на обозначенный сборный пункт в субботу в 8 часов утра. Еврейской общине надлежало принять неотложные меры к доставке тех, кто не мог самостоятельно передвигаться. В конце значилось: «За невыполнение настоящего постановления – расстрел». Всё чётко, кратко, ясно.

Пунктом сбора была назначена большая и вместительная, но с давних пор стоявшая недостроенной синагога. Фактически стояла лишь двухэтажная коробка с крышей. В высоких кирпичных стенах зияли огромные проёмы окон, не было ни полов, ни потолка, ни дверей. Повсюду валялись обломки кирпича, доски, щебень, строительный мусор. Широкие входные двери были заколочены досками.

Теперь доски с входной двери синагоги были сбиты. Внутрь огромного помещения входил людской поток – одиночками, семьями, группами.

Озадаченные, испуганные, сбитые с толку люди оставили дома, нажитое имущество, ценности. Заперли двери. Ничего не взяли, кроме бутылок с водой. На это было официальное разрешение в «ордонанце». Всё-таки учли: стояла жара.

Но самое главное – никто не забыл взять связку с ключами! К ней надо было, как отмечалось в «ордонанце», «привязать бумажку с адресом дома и своей фамилией. За невыполнение – расстрел!»

Просторный двор синагоги заполнился женщинами и мужчинами, пожилыми и молодыми, богатыми и нищими. Здесь были только те, кто мог самостоятельно передвигаться.

Немощных, разумеется, не бросили. Здоровые тащили стариков, старух, больных. Одних доставили на нанятых повозках или в фаэтонах, других привезли в колясках или просто принесли на руках. Их всех сразу отправляли в глубь двора, в небольшое каменное строение, где прежде трудились шойхеты – резники дичи и скота, ибо по иудейским религиозным обычаям мясо должно быть кошерным[21]. Не все, конечно, придерживались этого правила. К тому же резнику надо было платить, а это не каждому было по карману. Для отвода глаз перед праздником во избежание позора приходилось раскошеливаться. На стенах и цементном полу ещё остались следы застывшей крови, стояло дурманящее зловоние.