— Насколько я знаю, нет.

— Стало быть, Гвидо убил его, чтобы отобрать незначительную сумму денег, которая находилась у того при себе, нашел там же какое-то письмо Стенсона и воспользовался подписью и датой, чтобы приехать сюда и разжиться на своей находке. К тому же Массарелли вполне способен был подлить еврею какое-нибудь зелье за обедом в харчевне. Впрочем, нет, ведь Манассе еще успел потом написать письмо… Тогда, наверно, вечером или на следующий день…

— Увы! Не все ли равно, когда, господин Гёфле. Ясно, что Массарелли все узнал и рассказал барону; а я так и не узнал о себе ровно ничего, кроме того, что господин Стенсон был озабочен моей судьбой, а Манассе, или Таддео, был его поверенным и аккуратно сообщал ему обо мне и что мое существование весьма досаждает барону Олаусу. Да кто же я такой, скажите, бога ради? Не мучьте меня, господин Гёфле!

— Терпение, терпение, мой мальчик, — ответил адвокат, подыскивая в то же время местечко, куда бы спрятать драгоценные письма. — Сейчас я еще не могу вам Этого сказать. Вот уже сутки, как я уверен в своей правоте, уверен инстинктивно, на основе моих умозаключений; но мне нужны доказательства, а этих — недостаточно. Я должен раздобыть их… Где? Как? Дайте же мне подумать… Если удастся — ибо от всего этого нетрудно голову потерять… И бумаги надо прятать, и Стенсону грозит опасность, да и нам тоже, возможно! Впрочем… Послушайте, Христиан, хотелось бы мне знать наверняка, что разделаться хотят именно с вами, тогда я уж точно буду знать, кто вы такой!

— В предполагаемых намерениях барона легко удостовериться. Я отправлюсь давать представление, как ни в чем не бывало, а в случае нападения сумею заставить разговориться моих противников, так как сегодня я при оружии…

— Пожалуй, и впрямь, — сказал господин Гёфле, спрятав наконец письма, — неприятная встреча на ледяном просторе озера все же лучше, чем здесь, в четырех стенах. Уже девять часов, а ведь нам следовало быть там в восемь!

И никто не приходит узнать, в чем причина такого опоздания! Странно! Подождите, Христиан, ружье ваше заряжено? Возьмите его, я же беру шпагу. Я, конечно, не Геракл и не бретер[93]; однако в свое время я, как любой студент, довольно ловко дрался на шпагах, и ежели нам навяжут ссору, я не дам себя прирезать, как теленка! Но обещайте, поклянитесь, что будете осторожным, больше я ни о чем вас не прошу!

— Обещаю, — ответил Христиан. — Идемте.

— А дрянной мальчишка меж тем уснул за игрой! Что с ним делать?

— Уложите его в постель, господин Гёфле. Надеюсь, что его-то не тронут!

— Положим, если ребенок поднимет крик, бандиты способны его прикончить, а этот малец заорет благим матом, ручаюсь, если проснется и увидит незнакомое лицо.

— Ну и черт с ним! Что же, нести его с собой? Ничего нет проще, лишь бы не было на пути нежелательной встречи. Но если придется драться, он нас свяжет, и ему может достаться в перепалке.

— Вы правы, Христиан; уж лучше оставить его в постели. Тот, кто за нами следит, сразу заметит, что мы вышли, и не пойдет сюда. Охраняйте пока что дверь. На этот раз церемония раздевания господина Нильса не состоится. Пусть себе спит одетым!

XVII

Не успел Гёфле уложить своего камердинера в постель, как тотчас же позвал Христиана.

— Слышите! — сказал он. — Идут через нашу комнату… Стучат в дверь.

— Кто там? — спросил Христиан, заряжая ружье и становясь у дверей караульни, которая, как читатель помнит, сообщалась с внутренней галереей, выходившей во двор.

— Откройте, откройте, это мы! — ответил грубый голос по-далекарлийски.

— Кто вы такие? — спросил Гёфле.

И так как ответа не последовало, Христиан добавил:

— Боитесь назвать свое имя?

— Это вы, господин Вальдо? — отозвался нежный, дрожащий голос.

— Маргарита! — воскликнул Христиан, отворив дверь и увидев молодую графиню и другую девушку, которую он видел на балу, но не помнил, как ее зовут; их сопровождал верный слуга Петерсон.

— Где они? — спросила Маргарита, упав в кресло, с трудом переводя дыхание и едва не лишаясь чувств.

— Кто? О ком вы говорите? — спросил Христиан, испуганный ее бледностью и волнением.

— О майоре Ларсоне, его лейтенанте и других офицерах, — ответила вторая девушка, запыхавшаяся и взволнованная не менее Маргариты. — Разве их здесь нет?

— Нет… Они собирались прийти сюда?

— Они ушли из замка более двух часов тому назад.

— И… вы боитесь, что с ними случилось что-то недоброе?

— Да, — ответила Мартина Акерстром (это была она), — мы боялись… Я сама не знаю, отчего мы боялись за них, ведь они пошли все вместе; но…

— Тогда за кого же вы тревожились? — спросил Гёфле.

— За вас, господин Гёфле, за вас, — с живостью ответила Маргарита. — Нам стало известно, что вам здесь грозит большая опасность. А вы и не подозревали? Впрочем, я вижу, вы знали об этом, раз вы вооружены. Здесь был кто-нибудь? На вас напали?

— Нет еще, — сказал Гёфле. — Стало быть, известно, что на нас должны напасть?

— О, нам это слишком хорошо известно!

— Как? И мне тоже что-то грозит? — подхватил Гёфле без всякого коварства. — Отвечайте же, милая барышня: вы уверены? Тогда все это чрезвычайно странно!

— Нет, относительно вас я не очень уверена, — сказала Маргарита, бледность которой внезапно сменилась румянцем; но глаза ее избегали взгляда Христиана.

— Тогда, — продолжал Гёфле, не обращая внимания на ее замешательство, — расправиться хотят с ним, именно с ним?

И он указал на Христиана, которого Маргарита упорно не хотела видеть или называть по имени. Однако она тотчас же ответила:

— Да, да, с ним хотят расправиться, господин Гёфле, хотят отделаться от него.

— А майор и его друзья об этом тоже знают? Как случилось, что их здесь нет?

— Да, они знают об этом наверняка, — ответила Мартина, — а нет их здесь потому, что они, должно быть, как и мы, заблудились в тумане, который становится все гуще и гуще.

— Вы сбились с пути в тумане? — сказал Христиан, взволнованный великодушной заботливостью Маргариты.

— О, мы недолго блуждали, — ответила она, — Петерсон — здешний житель, он быстро нашел дорогу; а господа офицеры, должно быть, приняли один берег озера за другой.

— Поставим светильник на окно в медвежьей комнате, — предложил Гёфле, — они пойдут на свет.

— Э! — возразил Петерсон. — Этот огонек будет виден сквозь туман не больше, чем звезда.

— Все равно, надо попытаться, — сказала Мартина.

— Нет, душенька, — остановила ее Маргарита, — ведь убийцы тоже, наверно, заблудились, раз их до