его преступления, — он должен был в нем жить. Он взял на работу двух стариков — супружескую чету — и продолжил жить в доме, который ненавидел всей душой. Самую большую трудность представлял сад. Как быть — поддерживать его в порядке или же позволить ему прийти в прежнее запустение? Что позволит не привлекать к дому и саду внимание любопытных?

Он выбрал компромисс: стал заниматься садоводством сам, по вечерам вместо отдыха. Изредка он просил о помощи старого слугу, но никогда не позволял тому работать в саду в одиночку. Под тем деревом он соорудил себе увитую зеленью беседку, откуда можно было наблюдать за могилой.

Времена года сменяли друг друга, менялось и дерево, а его разум подмечал все новые и новые угрозы, которые тоже неустанно менялись. Когда на дереве еще была листва, он заметил, что верхние сучья принимали форму юноши, как тот самый неясный силуэт в ветвях. По осени листья опадали и складывали на дорожке красноречивые письма о том, что здесь произошло: он заметил, что они имеют свойство образовывать могильный холмик над местом, где был зарыт труп. Зимой, когда дерево стояло нагое, во взмахе его ветвей он явственно различал призрак удара, нанесенного ему юношей: они открыто ему угрожали. Весной, когда начиналось сокодвижение, он задавался вопросом, не поднимаются ли вместе с соком по стволу частицы засохшей крови, чтобы еще яснее, чем в прошлом году, нарисовать вверху прикрытый листьями силуэт парня, раскачивающегося вместе с ветвями на ветру?

Впрочем, он не переставал вновь и вновь пускать в оборот свои деньги занявшись незаконной торговлей: торговлей золотым песком и прочими товарами, приносившими высокую прибыль. За десять лет он столько раз пускал деньги в оборот, что торговцы и грузоперевозчики, имевшие с ним дело, совершенно точно не врали — ни капельки, — утверждая, будто его состояние выросло на тысячу двести процентов.

Свое богатство он сумел получить сто лет назад, когда пропавших без вести людей редко находили. Он слышал, что юношу ищут, но поиски вскоре прекратились и пропавший канул в забвение.

Ежегодные перемены в дереве повторились десять раз с той ночи, когда под его корнями был захоронен труп. А потом над городком разразилась страшная гроза. Она началась в полночь и бушевала до утра. Утром старый слуга первым же делом сообщил ему, что в дерево ударила молния.

Оно раскололось весьма примечательным образом: ствол был рассечен ровно на две половины, и одна опиралась на стену дома, а вторая — на кирпичный забор, в котором от удара образовалась дыра. Трещина прошла насквозь почти до самой земли. Зрелище было поистине удивительное, и, к вящему ужасу хозяина дома, сидевшему в беседке — к тому времени он был уже в летах, — в сад начали приходить люди.

Вскоре они повалили к дереву в таких опасных количествах, что пришлось запереть садовую калитку на замок и больше никого не пускать. Но вот в город прибыли ученые, причем издалека, чтобы осмотреть диковинное дерево, и в недобрый час он все-таки их впустил! Да, пропади они пропадом, впустил!

Они пожелали раскопать корни разбитого дерева и внимательно изучить и сами корни, и землю вокруг. Ну уж нет, только через его труп! Они посулили ему денег. Ха! Жалкие ученые! Да он мог одним росчерком пера купить весь их институт! Словом, он выпроводил их за калитку и заперся на замок.

Однако ученые не успокоились: твердо вознамерившись провести исследования, подкупили старого слугу — неблагодарного мерзавца, регулярно сетовавшего на низкое жалованье, — под покровом ночи прокрались в сад со своими лопатами, фонарями и кирками и припали к дереву. Хозяин дома спал в башенке на другой стороне дома (спальня невесты пустовала со дня ее кончины) и ничего не слышал, но вдруг ему привиделся сон о лопатах и кирках, и он встал.

Подойдя к окну со стороны дерева, в свете фонарей он увидел и ученых, и разрытую землю, которую сам потревожил и сложил обратно. Труп нашли! Столпившись над находкой, ученые принялись обсуждать увиденное. «Череп проломлен», — заметил один. «Осмотрим кости», — предложил другой. «Надо изучить одежду», — заключил третий. И тут первый воскликнул: «Ржавый секач!»

Наутро хозяин дома обнаружил, что за ним устроили слежку и он не может и шагу ступить без ведома полицейских. Не прошло и недели, как его арестовали. Следователи постепенно выясняли обстоятельства убийства: с отчаянной злонамеренностью и ужасающей находчивостью, — но, так уж ущербно наше правосудие, его обвинили не только в убийстве юноши, но и в отравлении невесты! Его, столь тщательно и дотошно избегавшего рисковать из-за нее даже волоском со своей головы! Его, собственными глазами видевшего, как она умерла от слабости духа!

Присяжные долго спорили, за какое из преступлений он должен понести наказание в первую очередь и сколь суровое. В конце концов выбрали настоящее, и судья вынес смертный приговор. Кровожадные сволочи! Да они признали бы его вину в чем угодно, лишь бы отнять у него жизнь!

Деньги его не спасли, и он был повешен.

Я и есть Он — это меня повесили на стене Ланкастерского замка лицом к стене ровно сто лет назад!

Услышав это ужасающее заявление, мистер Гудчайлд попытался встать и закричать, однако две огненные ленты, протянувшиеся из глаз старика к его собственным глазам, пригвоздили его к креслу и он не смог произнести ни звука. Впрочем, слух его оставался острым, он слышал, как часы пробили два часа ночи, и тут же перед ним предстали два старика!

Глаза каждого из них были соединены с его глазами огненными лентами. Старики были точной копией друг друга, обращались к Гудчайлду одновременно, одинаково скрежетали зубами, одинаково раздували ноздри и смотрели одинаково испытующе. Два старика, не отличимые друг от друга, одинаково странного вида, причем копия ничуть не бледнее оригинала: второй казался таким же настоящим, как первый.

— В котором часу вы прибыли вчера в этот дом? — спросили старики.

— В шесть.

— И на лестнице было шесть стариков!

Когда мистер Гудчайлд отер пот со лба — вернее, попытался, — старики продолжали вещать одним голосом, причем о себе говорили в единственном числе.

— Меня анатомировали, но, не успели врачи собрать и подвесить мой скелет на крюк, как по городу пронесся слух, что в спальне невесты живет привидение. Да, люди не врали — то был я.

Вернее, мы. Мы с моей невестой. Я сидел в кресле у камина, а она, белая как снег, ползла ко мне, стелясь по полу. Только говорить я больше не мог, а