— Что случилось с твоим кои? — спросила Вик.

— Точно не знаю. Думаю, кто-нибудь его с-с-съел, — сказала Мэгги. — Надеюсь, он с-с-составил кому-то хорошую трапезу. Никто не долж-ж-жен голодать.

На полу валялись шприцы и резиновые трубки. Вик постаралась не наступить на какую-нибудь иголку, пока шла к дивану и опускалась на него.

— Это не м-м-м-мое, — сказала Мэгги, кивая на шприцы, и прошла к метле, стоявшей в углу, где когда-то была вешалка для шляп. Метла теперь сама раздвоилась вверху, как вешалка для шляп, и на ней висела грязная старая федора Мэгги. — Я не кололась с-с-с-с прошлого года. С-с-с-слишком дорого. Не знаю, как каждый мог бы позволить себе улетать при такой экономике.

Мэгги водрузила шляпу на свои волосы цвета шербета с достоинством и заботой пьяного денди, готовящего качнуться из абсентного зальца в дождливую парижскую ночь. Взяла метлу и стала подметать пол. Шприцы стеклянно постукивали по цементу.

— Могу перевязать тебе ногу и дать тебе окси, — сказала Мэгги.

— Окси?

— Оксиконтин. Гораздо дешевле героина.

Она наклонилась к столу, нашла ключ, отперла нижний ящик. Запустила в него руку и вытащила оранжевый пузырек с таблетками, пачку сигарет и гниющий фиолетовый мешочек «Эрудита».

— Трезвость даже дешевле, чем оксиконтин, — сказала Вик. — Поверь мне.

— Я принимаю его только при необходимости, — сказала Мэгги, пожав плечами. Сунув сигарету в уголок рта, она зажгла спичку о ноготь большого пальца: хороший трюк.

— При какой необходимости?

— Это обезболивающее. Я принимаю его, чтобы избавиться от боли. — Она втянула дым, положила спички. — Вот и все. Что с тобой случилось, Вх-В-В-Вик?

Вик откинулась на диване, положив голову на подлокотник. Она не могла полностью ни согнуть левое колено, ни разогнуть его, едва могла им двигать. Она едва могла смотреть на него: оно было в два раза толще другого колена, являя собой багрово-коричневую карту синяков.

Она начала рассказывать о последних двух дней, стараясь не упустить ничего, что могла вспомнить, перескакивая с одного на другое, предоставляя объяснения, которые казались более запутанными, нежели то, что должны были объяснять. Мэгги не перебивала и ничего не просила растолковывать. Фонтан бил полминуты, потом иссяк. Вик издала резкий, болезненный вздох, когда Мэгги приложила ей к левому колену холодную влажную тряпку и стала осторожно ее там придерживать.

Мэгги открыла пузырек с лекарством и вытряхнула пару маленьких белых таблеток. Ароматный синий дымок струился с кончика ее сигареты, драпируя ее, как призрачный шарф.

— Я не могу это принимать, — сказала Вик.

— Очень даже м-м-можешь. Тебе не п-придется глотать их всухую. У меня есть лимонад. Он немного теплый, но очень вкусный!

— Нет, я имею в виду, они меня усыпят. Я и так слишком долго спала.

— На бетонном п-п-п-полу? После того как тебя отравили газом? Это не с-сх-сон. — Она дала Вик таблетку оксиконтина. — Это беспамятство.

— Может, после того, как мы поговорим.

— Если я пп-пп-попробую помочь тебе вв-вв-выяснить все, что ты хочешь узнать, обещаешь не уезж-зж-зжать, пока не отдохнешь?

Вик нашла руку другой женщины и сжала ее.

— Обещаю.

Мэгги улыбнулась и похлопала Вик по костяшкам пальцев, но Вик ее не отпускала. Она сказала:

— Спасибо, Мэгги. За все. За то, что пыталась меня предупредить. За то, что помогаешь мне. Все отдала бы, лишь бы не вести себя так, как вела, когда увидела тебя в Хэверхилле. Я тебя испугалась. Это не оправдание. Здесь нет оправданий. Я очень многое хотела бы переиначить. Ты и представить себе не можешь. Увы, нет ничего такого, что я могла бы сделать, чтобы показать тебе, как мне жаль. Ничего такого, что я могла бы дать тебе, помимо слов.

У Мэгги осветилось все лицо, словно у ребенка, следящего за воздушным змеем, который поднимается в синее-синее небо.

— У, черт, В-В-В-Вик. Ты з-з-з-заставляешь мх-м-меня плакать! Что в целом мире лучше, чем с-с-слова? К тому же ты уж-ж-же что-то делаешь, — сказала Мэгги. — Ты з-з-з-здесь. Так хорошо, когда есть с кем поговорить! Хотя это не так уж в-в-в-весело — говорить со м-м-мх-мммной!

— Ш-ш-ш. Об этом ни слова. Твое заикание меня и вполовину не беспокоит так, как тебя саму, — сказала Вик. — Когда мы впервые встретились, ты сказала, что твои фишки «Эрудита» и мой байк — это ножи, чтобы разрезать стежки между реальностью и мыслями. Ты была права. Но это не единственное, что они могут резать. Они и нас самих могут порезать. Я знаю, что мой мост — «Короткий путь» — повредил мне. Вот здесь. — Она подняла руку и постучала себя по левому виску. — Я проехала по нему на несколько раз больше, чем следовало, и от этого у меня свихнулся разум. Я все делаю не так. Сожгла свой дом. Сожгла свою жизнь. Убежала от обоих парней, которых люблю, потому что боялась им навредить или не дать им всего, что они заслуживают. Вот что сделал со мной мой нож. А у тебя эта ерунда с речью…

— П-п-похоже, я уммм-мм-мудрилась п-п-порезать своим ножом собственный язык.

— Похоже, единственный, кто никогда не режется до крови своим экстрасенсорным ножом, — это Мэнкс.

— Ой, нет! Ой, нет, вввВик! Мх-мх-Мэнкс спекся х-х-хуже! У него и крови совсем не осталось! — Мэгги опустила веки, глубоко, от души затягиваясь. Кончик сигареты пульсировал в темноте. Она вынула сигарету изо рта, мгновение задумчиво ее разглядывала, а затем воткнула ее в собственное голое бедро через один из разрывов в джинсах.

— Господи! — вскрикнула Вик. Она села так быстро, что комната резко накренилась в одном направлении, а ее желудок резко качнулся в другом. Одолеваемая головокружением, она снова повалилась на подлокотник.

— Это во благо, — сквозь стиснутые зубы сказала Мэгги. — Хочу быть в состоянии говорить с тобой. А не просто брызг-згать слюной. — У нее вырывались короткие, тяжелые, болезненные выдохи. — Все равно я только так могу заставить свои фишки что-нибудь мне сказать, а иногда и этого недостаточно. Это было необходимо. О чем мы говорили?

— Ох, Мэгги, — сказала Вик.

— Ладно, не раздувай. Давай уж приступим, а то мне придется делать это снова. А чем ч-ч-чаще я это делаю, тем хуже оно работает.

— Ты сказала, Мэнкс обескровлен?

— Точно. «Призрак» делает его молодым и сильным. Он его с-с-сохраняет. Но это стоит ему способности испытывать сожаление или сочувствие. Вот что вырезает из него его нож: его человечность.

— Да. Только он собирается вырезать то же самое и из моего сына. Эта машина изменяет детей, которых Мэнкс берет с собой в свои поездки в Страну Рождества. Она превращает их в долбаных вампиров или во что-то вроде того. Разве не так?

— Достаточно близко, — сказала Мэгги. Она покачивалась взад-вперед, закрыв глаза от боли в ноге. — Страна Рождества является инскейпом, верно? Местностью, которую Мэнкс создал из мыслей.