На самом деле всё было не так.

Я бы хотел, конечно, выглядеть блестящим ловкачом, презирающим смерть. Я бы мог тут соврать – и остаться в памяти потомков прекрасным молодцом.

Но я заранее решил, что в моей повести не будет ни слова лжи.

И я очень старался, чтоб нигде не пойти против настоящей истины, и всюду стремился прямо к ней, вскрывал её и обнажал.

Нет, в тот день я не был трезвым и уравновешенным умником; я сильно переживал, меня прошибал пот, у меня дрожали руки, и все свои речи я произнёс, запинаясь и помогая себе жестами. И я до темноты в глазах боялся и князя Финиста, и начальника охраны Неясыта, и его дочь Цесарку. Они принадлежали к другому слою общества, к самой верхушке, выше некуда. Я обязан повторить: не было и нет в истории мира народа более сильного и мощного, нежели народ летающих людей; а те, кто посетил сегодня меня в моей тюрьме, – были самые сильные, чудовищно, необоримо крепкие, вершители судеб величайшего и сильнейшего народа.

И я, разумеется, боялся их.

И все слова, которые сказал, – вышли из меня через страх.

По одному мановению их руки меня бы удавили, бесшумно, мгновенно, или проткнули бы сердце, и быстро вынесли за ворота, и сбросили.

И когда старый князь Финист наклонялся ко мне – я отшатывался, и по лбу и щекам пробегали уколы, сообщая, что кровь отливает от лица.

И когда княгиня Цесарка улыбалась мне – я не мог понять, что делать; не улыбаться же в ответ.

Короче говоря, не столь уж ловок я был в тот день, как может показаться читателю моей повести.

Не столь твёрдо стоял я, и не столь красиво выражался в речах.

Но, так или иначе, я пережил тот длинный день, и теперь мне нужно было пережить суд.

Однако дело затягивалось. Охранники за стеной топали и бряцали железом. Шум, доносящийся с площади, всё усиливался. А я продолжал изнывать от неизвестности, а больше того – от страха. К угрозам со стороны старого князя и его начальника охраны нельзя было не отнестись серьёзно.

Когда засов опять лязгнул, я приготовился к худшему. Если войдут убийцы – я пойму их намерения по глазам, и сразу дам отпор. Ребята здесь сильные – но и я не мальчик тоже; вдобавок, живя внизу, ожесточился и огрубел, и жизнь свою задёшево уступать не собирался.

В дверном проёме показался огромный, широкогрудый, совсем молодой человек, он ступал почти бесшумно, а руку с обнажённым мечом прижимал, заведя чуть за спину, чтоб не задеть стен; в первое мгновение я принял его за палача и приготовился к худшему; потом узнал княжьего сына.

Его лицо терялось в полумраке, но я, приглядевшись, смог понять, что раны на лице парня исчезли. Весь он, сильный, с густым волосом, с крепкой шеей и твёрдой челюстью, с кожей сливочно-золотистого цвета, ясным смелым взглядом, выглядел воплощением абсолютной физической красоты и ещё более абсолютной, всесокрушающей силы.

Если бы я был девкой, я бы влюбился в него немедленно.

В два шага он приблизился ко мне и оглядел с ног до головы.

Я не знал, чего ждать.

Его длинный, лёгкий обоюдоострый меч отливал синевой; от одного взмаха такого меча я мог бы распасться надвое.

Какое-то время мы смотрели друга на друга; потом он вдруг мирным движением поставил клинок к стене и протянул мне руку.

Поколебавшись, я пожал её.

– Марья мне всё про тебя рассказала, – произнёс Финист. – Ничего не бойся. Тебя не тронут. Ребята в охране все за меня.

Я кивнул и сказал:

– Не дай её в обиду.

– Марью? – спросил Финист и улыбнулся. – Это невозможно. Она мне жена.

– А прежняя жена? – спросил я.

– Не было прежней жены, – сухо и уверенно ответил Финист. – Это всё была ошибка. Меня ранили, рассудок помутился. Меня склонили к женитьбе обманом. Я никогда не любил эту девушку. Она продала меня на второй день нашей совместной жизни. Сам подумай, зачем мне такая жена?

– Да, – сказал я. – Тут и думать нечего. Это не жена. Ей нельзя доверять.

Финист кивнул.

– Вот, – сказал он. – Ты меня понимаешь.

– Понимаю, – сказал я. И повторил: – Всё равно. Не дай им убить её.

– Никогда, – ответил Финист. – Я люблю её.

Мы посмотрели друг на друга.

– Она сказала, что ты тоже, – произнёс Финист.

– Неважно, – ответил я. – Ей нужен только ты. Она тебе верна. Можешь мне поверить.

– Верю, – сказал Финист. – Я твой должник. Я бы хотел тебе помочь. Я бы мог пообещать, что вытащу тебя отсюда. Но я ничего не могу обещать. Честно. Если пообещаю и не сделаю, ты не будешь меня уважать.

Он посмотрел на меня с сожалением и развёл руками.

Руки он унаследовал от отца: крупные ладони с очень длинными, узловатыми пальцами и жёлтыми, поистине птичьими ногтями.

– Я вхожу в число судей, – продолжал он. – Но кроме меня, будут ещё пятеро. Двое из Храма, двое из княжеского дома – и сам отец. Против отца я идти не могу. И ещё народ будет, как ты понимаешь… На самом деле решать будет не суд, а люди…

– Понимаю, – сказал я. – Не надо ничего обещать. Суд, люди, князь – мне всё равно, я уже ввязался в это дело, и дальше оно как-нибудь само пойдёт. Вытащи Марью, а я сам разберусь.

Финист выдернул из-за спины узкую глиняную флягу, обшитую кожей. Выдернул пробку.

– Глотни. Взбодрись.

Я ощутил запах хорошего вина, уже собрался было протянуть руку и взять флягу – но вздрогнул; эта фляга слишком была похожа на другую, на ту, что вручила старая ведьма Язва в руки Марьи для сбора змеиной слюны; помстилось мне, что это один и тот же сосуд, бутылёк для отравы; и я отшатнулся, мгновенно вспотев.

– Нет, обойдусь.

Княжий сын спрятал флягу.

– Ты не один, – сказал он. – Я за тебя. Держись. У тебя будет шанс.

Для парня, очнувшегося после полного беспамятства, он выглядел очень уверенно. Я приободрился и сказал:

– Княжич. Я рад за тебя. И за Марью. За вас обоих. Береги её. Это всё, о чём я прошу.

Финист кивнул, помедлил и сказал:

– Кроме тебя, были и другие люди. Кто помогал Марье. Был дикарь, по имени Иван Корень, шут и музыкант. И ещё другой Иван, по родовому имени Ремень, воин и оружейный мастер. И ещё третий, по имени Потык, ученик мудреца. И ещё четвёртый, по имени Тороп, простой крестьянин. Я бы хотел их всех разыскать и поблагодарить. Ты двадцать лет жил внизу. Скажи, я смогу их найти?

– Нет, – ответил я. – Не сможешь. Да и незачем. У дикарей своя жизнь. Им не нужна твоя благодарность. Они помогали Марье не ради награды, а ради самой Марьи.

– Для меня это важно, – возразил Финист. – Добрые дела следует поощрять.