40

См. главу «Система с одним языком» [Лотман 1992: 12–16].

41

Письмо Ларисе Фиалковой от 15 июля 1983 года. Лариса Львовна Фиалкова родилась в Киеве в 1957 году; при содействии Лотмана поступила в аспирантуру Латвийского университета, где защитила диссертацию под его руководством в 1985 году. Эмигрировала с семьей в Израиль в 1991 году Письма Лотмана к ней за 1979–1986 годы [Лотман 1997: 712–721] являют собой образец учтивого академического руководства.

42

О важности нового постскриптума Бахтина пишет Джонатан Стоун [Stone 2008: 416–417]. Хотя Стоун не упоминает эйнштейновские идеи в бахтинских записках военных лет, концентрируясь исключительно на более известных концептах Бахтина, таких как хронотоп и полифония, идеи военных записок полностью подтверждают его тезис.

43

О проблеме «Бахтин и любовь» в связи с военными фрагментами см. [Spektor 2017: 244–246; Sandomirskaia 2017: 294–295].

44

Филология: Проблемы, методы, задачи // Литературное обозрение. 1979. № 1, 3,4, 7,9.

Я в долгу перед моим принстонским коллегой Майклом Вахтелем, который в своих недавних работах о наследии Гаспарова анализирует описываемый круглый стол 1979 года, где впервые появилось программное эссе Гаспарова «Филология как нравственность» [Вахтель 2017].

45

Статья Бахтина о формалистах впервые была опубликована в сборнике «Вопросы литературы и эстетики» [Бахтин 1975: 6-71].

46

Вот цитата, в которой Гаспаров упоминает Лотмана: «Ю. M. Лотман сказал: филология нравственна, потому что учит нас не соблазняться легкими путями мысли. Я бы добавил: нравственны в филологии не только ее путь, но и ее цель: она отучает человека от духовного эгоцентризма» [Гаспаров 1979: 27].

47

Вопрос об автономности литературоведения рассматривает Александр Чудаков на филологическом форуме 1979 года [Чудаков 1979]. Методологический консерватор, Чудаков сетует на то, что в 1920-х годах формалисты слишком опирались на неодарвинизм, а в 1970-х кибернетические структуралисты слишком зависели от информационной теории, от привязанности эпистемологических парадигм к вероятности, квантификации и выживанию форм.

48

Этот проницательный, хоть резкий и с преувеличениями, довод Гаспаров приводит в статье «История литературы как творчество и исследование: Случай Бахтина»: «Бахтин – философ, которому важнее не философия, а философствование, не система, а процесс. Главное в философии для него – этика, то есть, в его понимании, область нерешенного, область выбора, область становления поступка. Это свое отношение он переносит и на литературу: ему важнее не произведения, а становление этих произведений. Он приходит к отвержению всего сохранившегося (Гаспаров здесь говорит о созданном Бахтиным из неразборчивых фрагментов фантастическом жанре менипповой сатиры. – К. Э.), потому что все зафиксированное – это трупы, годные только для некрофильствующей филологии. Сквозь мертвый текст он хочет видеть живого человека с его интенциями и интонациями <…> Ему нужно незафиксированное, – потому что только здесь возможен выбор, т. е. поступок, т. е. путь к Богу <…> Бахтину больше всего хотелось говорить о трансцендентном, т. е. о Боге (о том Боге, который присутствует третьим над всеми людскими диалогами), а о Боге адекватно говорить человеческим языком вообще нельзя, даже и независимо от советских цензурных условий. О Боге можно говорить только парадоксально» [Гаспаров 2004: 96–97].

49

Текст публикуется с разрешения редакции журнала «Вопросы литературы» по изданию: Эмерсон К. Двадцать пять лет спустя: Гаспаров о Бахтине / Пер. И. О. Шайтанова // Вопросы литературы. 2006. № 2. С. 12–47. Расширенный вариант этого эссе см. в: In Honor of Mikhail Gasparov’s Quarter-Century of Not Liking Bakhtin: Pro and Contra // Poetics. Self. Place. Essays in Honor of Anna Lisa Crone / Ed. by C. O’Neil, N. Boudreau, & S. Krive. Slavica Publishers, 2007. P. 26–49.

50

История «гаспаровского» взгляда на Бахтина проанализирована в комментарии к переизданию этой статьи в книге [Бахтин 20026: 507–510]. Ссылки на статью М. Л. Гаспарова 1979 года даются по этому изданию [Бахтин 20026: 33–36].

51

Авторы из «НЛО» отмечают, что методологический консерватизм Гаспарова соединяется у него с резкой независимостью ума, как и у Лидии Гинзбург, другого ученого XX века, сформировавшейся в рамках советских институций, но при этом совершенно не вписывавшейся в эти рамки и как критик тоже не создавшей никакой теоретической «школы». Гинзбург, подобно Гаспарову, была умным, одаренным и бесстрашным мемуаристом [Дмитриев, Кукулин, Майофис 2005].

52

По мнению Брагинской, идеи Бахтина все еще не стали вполне объектом демистификации со стороны настоящей, объективной науки. «Судьба этого богатого на дарования поколения, – замечает Брагинская, – в лучшем случае печальная, а чаще ужасная, делала и делает тональность обращения к их наследию несколько апологетической» [Брагинская 2004: 51]. Отмечу в этой связи два беспристрастных и совсем не апологетических издания английских исследователей Бахтина: [Brandist 2002; Bakhtin Circle 2004].

53

В статье «Филология как нравственность» Гаспаров говорит: «Филология начинается с недоверия к слову», поскольку доверяем мы, естественно, «только словам своего личного языка». Филология, как ее понимает Гаспаров, должна сопротивляться искушению, которое состоит в сведении всего, что является по-настоящему чужим, к чему-то такому, чему мы «доверяем» (то есть тому, к кому мы можем обращаться или с кем говорить) [Гаспаров 1979; 2001: 99-100].

54

Поскольку прошлое принадлежит себе самому, а вовсе не нам, то для него нет и никакого резона и основания вступать с нами в диалог. См. в этой связи: «Для меня в мире не создано и не приспособлено ничего: мне кажется, что каждый наш шаг по земле убеждает нас в этом» [Гаспаров 1993–1994: 8; 2001: 111].

55

В 1960-х и 1970-х годах «русская теория» воспринималась за пределами России почти исключительно как освобождающая от академического застоя. Во введении к сборнику своих статей 1990 года «Учась проклинать» Гринблатт упоминает несколько «мощных интеллектуальных встреч», которые способствовали формированию его нового подхода к литературному исследованию, – с марксистом Р. Уильямсом в Кембридже, с Мишелем Фуко в Беркли, а также с работами «Михаила Бахтина, Кеннета Берка, Мишеля де Серто». Представляется, что на Гринблатта повлияли также ранние русские формалисты, сочетавшие объективное «остранение» и сентиментальную озабоченность интимным и субъективным. «Я никогда не выносил принудительного остранения моей жизни, как