Бледный месяц уже плыл над рваной крышей низких облаков, когда на дворцовый двор, стуча копытами, вылетел отряд из шестидесяти кимров. У ворот, которые в ожидании их приезда оставили открытыми, но под охраной, горели факелы. Как и днем, Аваллах встречал гостей во дворе. Черты его заострились от горя, боль в боку заставляла спускаться по каменной лестнице, согнувшись чуть ли не пополам.

Эльфин спрыгнул с седла, помог спешиться Ронвен и шагнул в раскрытые объятия Аваллаха.

— Мне очень жаль, — проговорил царь. — Так жаль…

— Где он? — спросила Ронвен.

— В главном зале. Там с ним священники.

— Мы немедля идем туда, — хрипло ответил Эльфин.

Кимры вслед за своим вождем вступили в парадный зал. Посреди огромного помещения лежала на козлах доска с телом, по углам ее горели факелы, рядом стояли на коленях оба монаха. При появлении кимров они поднялись и отошли в сторонку.

Эльфин с горестным воплем подбежал к столу и упал на мертвое тело сына. Ронвен подошла медленнее, из глаз ее текли слезы. Взяв Талиесина за руку, она опустилась на колени. Кимры обступили своих правителей и протяжно заголосили.

Последним вошел Хафган. Недолго он постоял, прикрыв веки, прислушиваясь к вою соотечественников, потом открыл глаза, подошел и встал над безжизненным телом того, кого любил как сына.

— Прощай, Сияющее чело, — прошептал он. — Прощай, мой золотой.

Собрав в кулаки одеяние, он что есть силы дернул и разодрал ткань.

— А-а-а-а! — вскричал он, перекрывая остальные голоса. — Узри, народ мой! — Он простер руки над телом Талиесина. — Сын радости нашей лежит хладен в объятиях смерти! Стенайте и плачьте! Рыдайте, кимры! Пусть Ллеу Длинная рука услышит наш горестный вопль! Пусть Благой Бог узрит наше горе! Сражен наш бард, наш сын, наше богатство. Склоните головы и войте! Поток слез да унесет его душу! Рыдай, народ мой, ибо подобного уже не будет меж нами… никогда…

Кимры рыдали и выли, их голоса вздымались и опадали, словно морской прибой. Когда один голос смолкал, другой подхватывал, и скорбная песнь разматывалась, словно одна прочная, неразрывная нить с веретена.

В комнате наверху проснулась Харита и спустилась на плач. Она увидела Ронвен на коленях рядом с сыном — та прижимала остывшую руку к своей щеке и раскачивалась из стороны в сторону. Харите захотелось броситься к ней. Она сделала шаг, замялась и неуверенно отвернулась, не в силах тронуться с места.

В этот миг она краем глаза увидела Хафгана. Старик заметил ее и протягивал ей руку. Она остановилась, смущенная. Хафган подошел и замер с протянутой рукой. Она стояла, раздавленная, растерянная и смотрела на горюющих кимров. Хафган по-прежнему держал руку на весу. Харита оперлась на нее, и они вместе подошли к телу.

В груди и горле жгло, во рту стоял вкус горечи. Хафган ввел ее в круг кимров, остальные посторонились.

Она встала возле Ронвен. Та подняла глаза. Харита увидела полосы слез на ее лице и рухнула на колени рядом со свекровью. Ронвен уткнулась ей в грудь головой и зарыдала. Теперь рыдала и сама Харита, чувствуя, как горе смывает и рушит каменные стены ее сердца.

Она вцепилась в Ронвен, объединенная с нею безымянной мукой женской скорби. Харита плакала навзрыд и чувствовала, как горе изливается из раненого сердца, словно половодьем охватывая иссохшие просторы ее души. Она плакала о жестокости жизни, о безжалостной смерти, об утрате и сострадании, о томительном одиночестве, о Брисеиде в ушедшем под воду склепе, о себе самой — плакала за все те дни, когда запрещала себе плакать, ожесточаясь и стыдясь своей черствости. Она рыдала о ребенке, который никогда не услышит отцовского пения, не коснется его крепкой руки. Она рыдала о своих братьях и о всех детях Атлантиды, спящих в морской пучине. И ей казалось, что она никогда не перестанет рыдать.

Кимры теснились вокруг, их голоса струились, как ее слезы, их скорбные лица были прекрасны. И Харита любила их, любила за несдержанную искренность горя, за честную простоту душ. Щедрые в скорби и радости, непосредственные в выражении своих чувств кимры стояли вокруг Хариты, и слезы их сыпались на нее целительным благодатным дождем.

На заре плач по умершему окончился. Факелы погасили. Кимры завернулись в плащи и легли на пол поспать несколько часов. Хафган, Эльфин, Ронвен и Харита остались сидеть у тела.

— Надо похоронить его сегодня, — промолвил Хафган хриплым от слез голосом. — Это будет уже третий день после его смерти. Телу пора начинать путь туда, откуда оно пришло.

— Где бы ни было это место, — тихо добавил Эльфин. Он поднял покрасневшие глаза на того, кого называл сыном. — Я часто об этом думал.

Харита обратила к нему недоуменно-испуганный взор.

— Почему ты так говоришь? — Она повернулась к Ронвен. — Разве он не твой сын?

— Я воспитала его как сына, — отвечала Ронвен. — Эльфин нашел его в запруде…

— Нашел?! — Харита медленно потрясла головой. — Не понимаю. Он все мне рассказывал, а об этом даже не упомянул.

— Он не стал бы об этом говорить, — отвечал Хафган.

— Я была его женой!

— Да, да, — успокоил Хафган. — Но то была величайшая загадка его жизни, и она его тревожила. Талиесин знал, что не таков, как другие люди: он был одареннее всех и знал больше. В старые времена мы сказали бы, что он, подобно Гвиону Баху, пил из котла Керидвен и стал богом.

— Гвиддно велел мне вытащить рыбу из запруды, — объяснил Эльфин, — и я в канун Бельтана поскакал испытать свою удачу. — Он улыбнулся воспоминанию. — Ни одного лосося не поймал я в тот день, хотя, Ллеу свидетель, никто никогда так не нуждался в рыбе. За день до того шел снег, лосось запоздал, и мне не досталось ни чешуйки, ни плавника.

Я знал, что ничего не добуду, но продолжал осматривать сети и вытащил куль тюленьего меха. Я вынес его на берег и развернул. В нем был прекрасный младенец.

Ничего подобного Харита в жизни не слышала.

— В тюленьем мехе?

— Мы сочли его мертвым, — сказал Эльфин, кивая Харите, — но он был жив, и я отправился искать кормилицу.

— Эльфин нашел меня в доме моей матери в Диганви. За несколько дней до того я родила мертвого ребенка, и все меня презирали. Эльфин взял меня в жены. Я вскормила Талиесина, как сына, растила, как сына, любила, как сына. — Она кивнула на Эльфина. — Мы оба любили его, как сына. Но он — не наш сын.

Они еще долго рассказывали про Талиесина, а когда закончили, Харита повернулась к телу своего мужа.