Эйддон пронесся мимо, и в тот же миг Руна поровнялась с Харитой.

— Дай сюда Мерлина, — хрипло прошептала мать.

Пока служанка доставала ребенка из-за теплой пазухи, лошадь Талиесина вырвалась вперед. Харита повернулась спросить, в чем дело, и слова застряли у нее в горле.

Она метнулась к нему…

И увидела стрелу в его груди.

Голова барда была развернута к ней, но глаза смотрели куда-то вдаль, лицо светилось — он видел Летнее царство. Лишь на краткий миг вспыхнул этот свет и тут же угас. Талиесин повалился вперед, не выпуская из рук поводьев.

Лесную тишь разорвал пронзительный вопль, и Харита поняла, что кричит она сама. В тумане вокруг беспорядочно метались тени. Оказалось, что она стоит на земле, над лежащим телом, и с воем пытается вырвать стрелу из сердца мужа.

Чьи-то ладони сомкнулись на ее руках — это был Эйддон. Талиесин пустыми глазами смотрел в небо, и тепло медленно уходило из его тела.

Глава 18

— Госпожа, мы не должны здесь более оставаться.

Глухой голос принадлежал Эйддону, его рука поддерживала Хариту под локоть.

— Они могут вернуться в любой миг.

Харита подняла голову и увидела страшное, посеревшее лицо друга. Рядом хныкал младенец на руках у Руны. Смеркалось, близилась ночь. Туман разошелся, сеял мелкий дождик, мощеная дорога, на которой лежал Талиесин, была мокра. Харита перевела взгляд на свои руки, увидела кровь, и ей вдруг показалось, что она стоит на коленях уже целую вечность.

— Харита, — мягко позвал Эйддон, — мы едем?

Она безмолвно кивнула и попыталась встать, однако ноги подкосились, и она рухнула на тело Талиесина. Харита припала к нему, ладонями убрала с лица промокшие волосы, прижалась щекой к застывшей груди.

— Спи спокойно, любимый. — Она поцеловала холодные губы, и Эйддон помог ей встать.

Салах стоял на коленях чуть поодаль, бессильно уронив руки, слезы струились по его лицу. Он поднял полные отчаяния глаза и закричал:

— Прости меня, госпожа! Если бы я раньше поднял тревогу… если бы я только их услышал… я бы… если бы я их услышал, он был бы сейчас жив… — Он уронил голову, не в силах больше говорить.

— Ты ничего не мог поделать, — сказала Харита. — Никто не мог. Тебя не за что прощать. Откуда ты мог знать? — Она протянула ему руку. — Вставай, Салах, мне нужна твоя поддержка. Нам предстоит долгий путь.

Юноша провел рукавом по лицу и с усилием поднялся на ноги. Харита обняла его и подвела к лежащему.

— Помоги Эйддону поднять Талиесина на коня. Я его здесь не брошу.

Салах колебался, но Эйддон кивнул, и они вдвоем принялись поднимать Талиесина в седло.

Уже давно стемнело, когда они добрались наконец до деревеньки у брода через реку Бид. Горстку круглых мазанок окружал земляной вал, увенчанный частоколом. Ворота были закрыты, но на площадке между домами горел огонь.

Эйддон подъехал ко рву и окликнул стоящих у огня. Те в страхе метнулись в тень. Эйддон снова громко крикнул на бриттском наречии, чтобы его не приняли за разбойника. Через несколько минут над воротами возник факел.

— Ворота закрыты на ночь. Мы никому не откроем, — произнес невидимый голос.

— На нас напали по дороге. Нам нужна помощь, — сказал Эйддон. Последовало долгое молчание. — Серебром заплатим, — добавил юноша.

Почти сразу ворота отворились и появились грубо сколоченные деревянные мостки. Всадники въехали под защиту стен. Обитатели Бида молча столпились вокруг перекинутого через седло тела.

Старик, открывавший ворота, с опаской взглянул на Эйддона.

— Похоже, твой слуга ранен, — сказал он, косясь на золотую пряжку Эйддонова плаща и серебряную гривну на его шее.

— Это мой друг, и он мертв, — тихо отвечал Эйддон. — Мы везем его домой.

Старик кивнул и прищурился в свете костра.

— Значит, на вас напали. — За его спиной обитатели поселка сочувственно загудели. — Наверное, вы голодны.

— Будем благодарны за еду, — отвечал Эйддон. Повернувшись к Харите, он подвел ее к огню, расстелил свой плащ и помог ей сесть. Потом они с Салахом отвели лошадь с Талиесином в темноту, бережно уложили тело на землю, укрыли плащом и оставили на ночь.

Путники согрелись у огня, поели, не чувствуя вкуса еды, и легли спать. Старик без лишней суеты поставил у ворот стража, сказав: «Вам будет лучше спаться под присмотром». Одна из местных женщин обратилась к Харите: «Маленькому здесь холодно, госпожа. Зайдите ко мне вместе со своей служанкой».

Харита встала и пошла в дом, следом Руна с Мерлином на руках. Им предложили одну лежанку на троих — расстеленную на соломе овчину в теплом углу. Харита в изнеможении закрыла глаза и заснула, едва голова ее коснулась подстилки.

Ночь прошла в блаженной пустоте. С первыми лучами света Харита проснулась. Мерлин ворочался рядом и кричал, требуя еды. Она дала ему грудь и лежала, думая о длинном, одиноком дне впереди; потом — о грядущих месяцах и годах. Где найти силы, чтобы держаться? Нет, невозможно загадывать так далеко вперед. Надо думать, только о настоящей минуте, не пытаясь заглянуть в следующую. Так, минута за минутой, она сможет исполнить все, что от нее потребуется.

Когда все встали и приготовились уезжать, старик подошел к Эйддону.

— Не пристало покойнику разъезжать на коне. — Он обернулся и указал на двух своих односельчан, которые подкатили скрипучую двухколесную тележку. — Здесь вашему другу будет покойнее. Возьмите.

— Если бы он знал о твоей доброте, — сказал Эйддон, — то щедро наградил бы тебя. — Юноша запустил руку в суму, вытащил пригоршню серебряных монет и высыпал в ладони старику.

Старик взвесил монеты на руке.

— Он что, король?

— Король, — отвечал Эйддон.

Они запрягли лошадь в тележку и бережно уложили Талиесина, потом выехали из поселка, преодолели брод и двинулись к Аква Сулис. К началу дня они были уже на людных улицах. Здесь поели и, торопясь до заката поспеть в Инис Гутрин, повернули на юг, к перекрестку, оставив позади колоннады, портики, высокие черепичные крыши и каменные стены этого оживленного города.

Время от времени Харита оборачивалась в седле, ожидая увидеть там Талиесина, улыбающегося, со вскинутой в приветствии рукой.

Но лишь грубая телега медленно раскачивалась перед ней из стороны в сторону.

Часы проходили один за другим. Солнце еле ползло за облаками. Остаток пути Харита не запомнила, ощущалась только глубочайшая, неведомая прежде боль да черная пустота, в которую рвались вопли ее сердца. Она ехала, как во сне, придавленная бременем своего неизбывного горя.

К вечеру доехали до речки Бру и свернули с мощеной дороги на проселок,