Это он знал, как найти неприятности и как их играючи избежать. Даже в живом мире он освоился легко и быстро и привык, что это у него искали помощи – и он помогал. Пусть назначая высокую цену или насмешничая и издеваясь, но не помочь он не мог. Что-то прежнее, мертвое, почти позабытое все еще откликалось в груди и тянуло за собой.

Инстинкт быть героем – только вот его история давно закончилась, всего и оставалось, что выживать на осколках чужих.

Правда, и в своей истории он не был бесстрашным витязем – может, потому и удалось ему выжить и приспособиться, дождаться шанса и переломать себя, чтоб не упустить его из рук?

Теперь надломы болели, а разочарование едкой солью жгло и без того болезненные раны.

– Почему она меня сделала ключом?

Онемение медленно спадало, и Финист принялся разминать руку, постоянно морщась.

– Может, потому что я здесь добровольно, а ты – нет. Может, потому что она уверена, что ты не справишься и не выберешься. Откуда я знаю? Мне казалось, что ее можно понять – хоть как-то, хоть с трудом разобрать ее логику, но… но надо было креститься.

Она тихо хмыкнула себе под нос.

– Говорят, – вполголоса продолжила Соколица, не оборачиваясь, – если в лабиринте все время сворачивать в одну сторону, то можно выйти к его центру. Вот и проверим. Главное, чтоб не минотавр нас поджидал.

Финист промолчал. Здесь он был беспомощен и бесполезен, и язык отнимался, и яд отравлял его самого. Бусиной по тонкой нитке судьба влекла его вниз и вниз, и не было, просто не было ни выхода, ни даже возможности его. Не так ли чувствовала себя Соколица в лесу: куклой в чужой игре?

Стены лабиринта разошлись в стороны, налились чернильной тьмой и сотнями зеркал отразили силуэт Финиста – согбенный, усталый, жалкий. Краем глаза заметив, что одно из отражений двигается не одновременно с ним, он поспешил опустить голову и смотреть только на сапоги, размытые черной дымкой.

Финист не сразу заметил, что остался один, что Соколица исчезла, отгороженная от него зеркальным лабиринтом. Неподвижное мертвое сердце разнылось от дурного предчувствия. Он шел среди сотен своих теней, и даже то, что замечал против воли, его тревожило: черные зеркала перевирали его образ, изменяли до гротеска, то уродуя, то, наоборот, превращая в сиятельного красавца. Финист посмеялся бы, но горло пересохло.

Лабиринт зеркал закончился тупиком, и с черной глади навстречу Финисту шагнул он сам – молодой еще, с глазами ясными и синими, как небесная глубь. Тихо звенела тонкая кольчуга из серебряных и золотых колец, столь мелких, что не различить их узор. На широком кожаном поясе висел меч. Финист сглотнул. Он и забыл, как и когда потерял его. Ладонь разболелась от призрачного воспоминания о шершавой рукояти. Пальцы судорожно сжались сами собой.

Зазеркальный Финист улыбнулся ему, как старому другу, тепло и любезно.

– Легче пера, да не каждому под силу, – говорил он как далекое эхо, уже утратившее всякое подобие человечьего голоса, сохранившее только слова. – Может вознести, может и на дно низвергнуть. Что я?

– Игра в загадки? Этого стоило ожидать. – Финист криво усмехнулся, потрепал свое юное отражение по плечу, но оно даже не шелохнулось, и улыбка так и осталась на лице. – Извини, но я слишком стар, чтоб в такое играть.

Он развернулся, чтоб среди зеркал отыскать другой путь, но и там, за его спиной, стоял юный двойник и огромное черное зеркало перегораживало коридор. Финист видел свое смутное отражение позади двойника, но не мог различить деталей, словно зеркало само не знало, что ему отражать.

Юный Финист вздохнул и продолжил, голос зазвучал громче и грубее:

– Могу обещать любовь прекрасной девы и княжьи богатства, исполнение желаний и безмятежный покой, но обещания не исполняю. Что я?

Трещина со звоном перечеркнула зеркало, прямо по отражению, и Финист пополам согнулся от внезапной боли, ослепительной и резкой. Словно мечом разрубили, только боль не унималась, не обрывалась блаженным небытием. Он через силу выпрямился, жадно хватая ртом черный воздух, и напоролся на терпеливый, даже сочувственный взгляд двойника. Он снова открыл рот, но Финист вскинул руку:

– Стой! Стой… Я, кажется, знаю. Это надежда.

Двойник улыбнулся и поблек, сделался полупрозрачным, как и зеркало позади него.

– Будь осторожен, – прошептал он прежде, чем исчезнуть. – Три попытки есть у тебя, и одну из них ты уже истратил.

– Навьи знают, что такое, – под нос выругался Финист, когда впереди снова появился зеркальный коридор, а боль схлынула так же неожиданно, как и появилась.

Он не хотел знать, что с ним будет, если он потратит все попытки.

На развилке он надолго замер, раскачиваясь на пятках. Оба коридора выглядели абсолютно одинаковыми – темными, полными колдовского мерцания отражений, заключенных среди бесконечных зеркал. Будь он здесь не один, предложил бы тянуть жребий – но сейчас при одной мысли переложить выбор на кого-то другого, пусть и на судьбу, ему сделалось тошно. Нет уж, сюда его привели только его решения, так усугубим же черноту и путаницу вокруг!

Он свернул направо и шел, не оглядываясь, уже не опуская глаз. И когда отражение вышло ему навстречу, не удивился. На этот раз оно было его ровесником, один в один повторяющее лицо, к которому Финист привык, – изможденное, с глазами-бельмами, язвами на веках.

Его хриплый шепот туманом вполз в уши:

– Ничего не давит, ничего не тянет, ничего не держит. Я – отсутствие опоры и самая большая клетка. Многие обо мне мечтают, но мало кому я по силам. Что я?

Финист усмехнулся: эта загадка была гораздо, гораздо проще. Может, потому что он давно день за днем гонял по кругу одни и те же мысли.

– Свобода, – слово упало, как камень на чашу весов. Двойник отступил и растворился со скоморошьим поклоном.

Теперь коридор казался все ниже и ýже, и отражения шагали с Финистом плечом к плечу. Он мог рассмотреть их, но не осмеливался. Хватало и того, что взгляд то и дело выцеплял в глубине зеркал то глаза, синие, глубокие, с морщинками в уголках, то оперение по плечам, то тусклый, но еще крепкий доспех.

Финист все яснее и яснее осознавал, что он видит, но запрещал себе об этом думать.

Третий двойник ждал его в центре круглого зала – зеркальные стены расступились в стороны и потемнели, скрыв остальные отражения. Он был стар и согбен, лицо высохло и потрескалось, как сухая земля, среди седых волос мелькали полосатые перья. Плащ укрывал его