не помогло. Тонкий противный звук не унимался, словно она, как в детстве, слышала писк техники из другой комнаты. Но сейчас звук накатывал со всех сторон, отдавался ноющей болью в костях.

Кажется, котенок тоже слышал этот звук, и он его пугал. Он распушился, вздыбился, став раза в два больше, но ни звука не издавал, даже не шипел, только трясся, и хвост хлестал по воздуху. Андар удивленно смотрел на него, пытался успокоить, но зверек утекал из-под его рук.

Марья оглянулась назад, на костяное поле, и теперь отчетливо видела, как по черепам расползается мох, как позвоночники обращаются в тернии с длинными белыми шипами. Словно морок спал. Она схватила Андара за запястье, дернула требовательно:

– Кто-то зовет, слышишь?

Теперь она отчетливо различала человечий стон среди гула, различала одно-единственное слово: Андар. Вот только сам он ничего не слышал.

Его лицо исказил страх – не за себя, глаза забегали, обшаривая темное пустое пространство, но Марья знала – там он ничего не найдет. Звук шел снизу. Она потянула его за собой, отпихнула с пути кость, ощерившуюся иглами, но те только вцепились в штанину, порвали с треском, норовя до кожи добраться.

Андар подхватил ее на руки, словно она вовсе ничего не весила, и Марья поджала ноги, лишь бы подальше от костей оказаться.

– Туда.

Повинуясь ее жесту, Андар бросился вперед, и под его шагами кости крошились и осыпались мелкими кристаллами. Они скрипели, и если закрыть глаза, то можно представить, что это снег скрипит под ногами, а мороз покалывает кожу, и снова вокруг парк, украшенный к Новому году…

Марья глаза не закрывала.

Лучше кошмар наяву, чем медовая сказка во сне.

Звук изменился, все больше и больше походя на низкий, глубинный стон, и теперь уже Андар и сам его слышал. Словно кто-то долго подбирал частоты, пока наконец не нашел нужную. Здесь костяные лозы вперемешку с ребрами и черепами вздымались холмиком, и под ними что-то ворочалось, не в силах выбраться. Котенок черным шаром из меха и когтей налетел на него, зашипел и принялся остервенело раскапывать серое крошево, и Марья и Андар присоединились к нему, не замечая, как ранят руки и кровь стекает по пальцам.

Стоило расчистить верхний слой, и внизу показалось что-то темное и теплое. Андар сунул руки внутрь и, поднатужившись, вытащил из-под колючего одеяла старика. Все лицо его было покрыто мелкими царапинами, неглубокими, почти не кровящими. Глаза его закатились, только белки из-под ресниц светлели.

Тонкие белые нити тянулись к нему, словно леска или паутина, уходили под кожу. Марья рванула их, пытаясь оторвать, но они только и ее руки опутали, и тут же потянуло в сон. Силы таяли, хотелось опуститься на землю и закрыть глаза, стать очередным цветком на костяном поле: позвоночник-стебель и бутон-череп, лучевые кости расщепятся в листья и покроются шипами… И будет Марья белая, костяная, из колючих кристаллов, шипов и костей, ни кожи, ни крови, до самого остова высушена. Протянет серые ладони, обнимет себя – еще живую и в вечный сон убаюкает.

Марья до крови прикусила щеку, и резкая боль помогла на короткий момент сбросить усыпляющий морок. Его хватило, чтоб очнулся монстр, рванулся наружу, забился в тенетах, и те зазвенели, не выдерживая его ярости, его упорства и желания жить.

Когда под когтями рассыпалась последняя нить паутины, Марья пришла в себя. Алая пелена перед глазами медленно светлела, оставляя на языке привкус золы и горького дыма. Ненависть все еще бушевала внутри, вскипая слезами в уголках глаз, и монстр рвался с цепи, вновь желая вырваться на свободу, и Марья до боли стискивала зубы, чуя, что не сможет долго его обуздывать.

Она оглянулась. На лице Андара кровили несколько глубоких царапин, старик на его руках дышал рвано и неглубоко, но не спускал с Марьи осмысленного взгляда. Кости все так же серебрились под ногами и выглядели как обычные кости, старые, каменным налетом покрытые. Ни мха, ни костяных лоз с белыми шипами, словно монстр после себя оставил чистое сознание, не запятнанное нашептанным ужасом.

Горло драло хуже, чем при ангине.

– Я кричала? – Сил хватало только сипеть едва слышно. Марья коснулась губ и с удивлением посмотрела на темные пятна на пальцах.

Андар кивнул, по его лицу пробежала судорога, и он заговорил чужим хриплым голосом:

– Уходите. Уходите скорее, пока снова не началось. Здесь опасней, чем я думал.

Старик закрыл глаза и снова потерял сознание, и кости снова начали с шорохом и скрипом превращаться в лозы и цветы. Им глубинным стоном вторила сама гора, и мелкие камни посыпались сверху.

– Кричать внутри горы была не лучшая идея, – уже на бегу проворчала Марья.

Она едва поспевала за Андаром, а слепой котенок и вовсе отстал. Закрутился слепо, не чуя близкого тепла чужих ног, потерял направление и жалобно замяукал. Марья только чудом его услышала. И бросилась к нему – Андар уже нес старика, а значит, о котенке должна позаботиться она. Марья схватила его на руки и охнула – она забыла, как тяжелы кошки хозяйки, и теперь в ее рубаху впивался коготками увесистый каменный валун, оттягивающий руки вниз.

И как с ним бежать?

Сжав зубы, Марья бросилась вдогонку за Андаром, но отставала все сильнее и сильнее, и дыхания не хватало. Она только крепче прижимала котенка, боясь, что спазм ужалит обессилевшие руки и она уронит его. Земля под ногами мелко вздрагивала, словно пыталась пробудиться от кошмара. Путь до черного зева пещеры запомнился как смазанный кошмар: хриплое дыхание, холод, жалящий за пятки, тревожное мерцание самородной меди на сводах. Хозяйка уже ждала их, прямая и сосредоточенная. Только подрагивающие пальцы выдавали, что и она сама испугана.

Стоило им только пересечь невидимую черту у нее за спиной, как пещера сомкнулась, отрезая их от костяного поля, и гора вздрогнула, как от боли, и грохот заложил уши.

Хозяйка обрушила свод.

* * *

Финисту казалось: они ходят кругами. Стены выступали из тьмы на расстоянии вытянутой руки и исчезали за спиной. Он хотел коснуться их пальцами, ощутить кожей, что они – камень, металл или стекло, но ладонь наткнулась на незримое препятствие, онемела и бессильной плетью повисла вдоль тела. Он выругался сквозь зубы, и пузырьки воздуха потянулись вверх юркой стаей рыбок.

– Даже не пытайся, – через плечо бросила Соколица, серьезная и сосредоточенная.

Финист поежился. Ему не по себе было подчиняться, быть слепым и ведомым. Это он указывал путь сквозь лес – или создавал его там, где хотел.