Смотрел на него Ицхак и думал: в то время, когда я — жаждал уехать в Эрец Исраэль, жаждал этот — уехать из Эрец Исраэль. Смотрел этот человек на Ицхака и думал, я — уроженец Эрец Исраэль, и отец мой, и мать моя, и братья мои, и сестры мои умерли в Эрец Исраэль, — почему вынужден я мотаться по заграницам, а этот, родившийся в галуте, не в Эрец, живет себе в Эрец Исраэль…

3

Расстался Ицхак со скорбящим и пошел искать себе комнату. Но сперва захотел он увидеть свои вещи, что с ними? Вещи его были оставлены у хозяина дома, в котором он жил до отъезда в Яффе, и он отправился туда. Когда подошел близко к дому, раздумал. Так — один раз, и так — второй раз, и так — третий раз, потому что уже принял решение поменять место и боялся: а вдруг комната свободна, и он соблазнится вернуться туда. Когда решил он поменять место? Когда вернулся в Иерусалим или когда был у Шифры? В любом случае он не пришел к четкому осознанию своего желания и к окончательному решению, пока не пошел подыскивать себе комнату. И не только место жительства захотел он поменять, но также и весь свой образ жизни изменить. Посмотрел он на себя: изменился ли он уже? И поразился, что никакой перемены не было заметно в нем. Но тут же перестал копаться в себе и стал смотреть по сторонам, как человек, вернувшийся с дороги и желающий увидеть, что происходит в городе.

Солнце шпарило, как всегда, но что-то изменилось в городе, ведь пришел уже месяц ав, и начался отсчет девяти дней[108]и двойная печаль лежала на домах, и на дворах, и улицах. Ощутил Ицхак внезапно эту твердую иерусалимскую землю, когда ноги человека не увязают в ней, как в песках Яффы. Посмотрел в одну сторону, потом — в другую сторону, как бы не веря, что он и в самом деле в Иерусалиме. И вновь раскрылся перед ним город. Дома и дворы стоят на своих местах, и люди заняты своими делами, как обычно, но какая-то печаль лежит на их лицах. Мясные лавки и все парикмахерские закрыты, а из синагог и из бейт мидрашей возносится голос скорбящих о Сионе; сидят там евреи на земле и произносят полуночную молитву, ведь с семнадцатого числа месяца тамуза и по Девятое ава приходят они в синагоги и бейт мидраши и оплакивают Иерусалим. И хотя еще не наступила полночь, время плача, поторопились особо расторопные и опередили время.

Идет Ицхак по улицам Иерусалима и смотрит по сторонам. Там несет человек этрог, чтобы отослать его родным за границу, а там пробегает еврей из Йемена с арбузом в руке. Тут идет собака за мясником, и видно, что она удивляется, почему не исходит от него запах, как в остальные дни; а там шествует ослица, нагруженная календарями на следующий год; а там хватается заика за полы твоей одежды, и подпрыгивает перед тобой, и тянет заикаясь: «К-к-к-у-п-п-и с-с-е-б-б-е п-п-пла-а-ач н-на-а Д-д-де-в-в-яя-т-т-о-о-е а-а-в-в-в-ааа».

А тем временем едет доктор Мази к больному верхом на осле. Бежит осел туда, куда требуется. Повернул его Мази на противоположную сторону улицы, потому что замечает Лунца, гуляющего с туристом и указывающего тростью на все, на что стоит человеку посмотреть в Иерусалиме. Лунц знает каждую улочку в Иерусалиме лучше старых иерусалимцев, хотя он слеп на оба глаза. Поздоровался Мази с Лунцем, и они принялись обсуждать значение слова, о котором спорят уже несколько вечеров на заседаниях Комитета по развитию языка иврит. Подошел богатый «бухарец» и пригласил Мази на церемонию выкупа первенца ослицы. Повернул Мази осла. Подошли два слепца, торговцы метлами. А навстречу им подошел мул, нагруженный письмами, и два служителя идут за ним следом, чтобы развезти письма по почтовым отделениям, а оттуда послать их нашим братьям в диаспоре. Увидел мул метлы, и задрожал, и сбросил с себя груз. Собралась кучка людей, подняли они несколько писем, и прочли на них название учреждения. Принялись хохотать, так как никогда в жизни не слышали о таком учреждении в Иерусалиме, а тут оно посылает мула, нагруженного письмами с соболезнованиями.

И уже забыл Ицхак про комнату из-за рассказа, который слышал утром в гостинице от того самого цфатийца из Маханаима. Перенесся мысленно Ицхак в другое место и в другое время, когда он, бывало, сидел в отцовском доме и читал в старых газетах добрые вести из Маханаима. Взлетели вдруг буквы с газетных страниц и превратились в тяжелую тучу саранчи. И листы газет тоже изменили свою форму и превратились в циновки и в обожженные поля. Бредет Ицхак по полю без тени и без крова, и солнце жжет ему голову, и жажда иссушает горло. Мог бы Ицхак купить себе за половину матлика стакан прохладительного, ведь в это самое время проходил мимо него торговец напитком из плодов рожкового дерева, и колотил по кувшину, и расхваливал свой товар. Но теперь Ицхак видел в нем одного из членов Маханаима: стоят они и колотят по своим горшкам, чтобы обратить в бегство саранчу. Когда понял Ицхак, что этот — просто торговец напитками, сказал сам себе: а разве не лучше бы было поддержать земледельцев, обрабатывающих Святую Землю, поддержать теми самыми деньгами, на которые бездельники заливают вино в свои глотки? И когда он вспомнил того, кто сказал эти слова, вспомнил он все, что рассказывал ему этот уроженец Маханаима — и о ссудах под проценты, и о горечи на душе его отца. А я, сказал Ицхак себе, я иду себе, как будто не было ничего. Налились глаза Ицхака слезами, и все беды, которые пали на него со дня его приезда в Эрец, пришли и встали перед ним. Но он не опечалился, наоборот, показалось ему, что будто бы он уже выбрался из глубин несчастий и наступают благословенные времена. На основании чего? На основании того, что в глубине души он надеялся встать с Шифрой под хупу.

И как только он вспомнил об этом, встали перед ним все слова письма, написанного вчера отцу. «Не утаю от родителя моего, да продлятся его годы и т. д. Даст Бог, и смогу я сообщить о завершении начатого и т. д….» Берет отец письмо, и читает его, и показывает его господину Этемноту. Читает господин Этемнот и говорит: «Какой язык!» Рад Ицхак, что вставил несколько высокопарных фраз в письмо, не то что раньше, когда писал простым языком. Возвращает господин Этемнот письмо отцу и говорит: «Итак, рабби Шимон, должны мы поздравить вас». Кланяется ему отец и отвечает скромно: «Теперь, когда я удостоился, что господин Этемнот поздравил меня, понимаю я, что Ицхак и вправду жених». Переполнилось сердце Ицхака любовью и благодарностью к Шифре, ведь благодаря ей доставил Всевышний радость его отцу.

4

Повстречалась ему одна девушка. Если мы не ошибаемся, так это — та самая девушка, с которой он познакомился у Блойкопфа. Подняла она на него глаза и сказала: «Чуть было не прошла я мимо и не узнала тебя. Если бы была я уверена, что ты меня поймешь правильно, я бы сказала, что есть в тебе, господин Кумар, нечто не поддающееся объяснению. Лицо твое отрешено, как у человека, поставившего преграду между собой и миром. Что это? Почему не видим мы тебя? Заходи к нам, Кумар!» Как только распрощался он с ней, встретил он того человека, у которого жил перед отъездом в Яффу. Приветствовал тот его и затеял с ним длинный разговор. А в ходе беседы намекнул ему, что жилец, занявший его комнату, не нравится ему, и он хотел бы избавиться от него.