Терри тоскливо подумала, что он не бросит пить, пока его разум и душу не сожрет волшебный джинн, таящийся на дне бутылки.

Кит вспомнил, что в детстве не болел ветрянкой и, если он подхватит ветрянку от вопящего, покрытого розовой пузырчатой сыпью младенца, то младенец через пару дней будет, как новенький, а счастливый папаша — едва ли, потому что ветрянка в зрелом возрасте переносится столь же скверно, как бубонная чума.

Нашел, о чем беспокоиться, ни один вирус не выживет в его насквозь проспиртованном организме, подумала Терри, закрывая глаза.

При здравом размышлении Кит счел довольно странным, что не болел ветрянкой… с другой стороны, в детстве у него не было ни секунды свободной для этой ерунды. Он был слишком занят, собирая с пола выбитые вечно пьяным папашей зубы. Еще он блестяще учился в школе. Еще — соревнования по поло. Крокет. Три раза в неделю — уроки музыки. Младшая сестра. Младший брат. Школа. Университет. Свадебный торт. Работа. Работа. Работа. Ничего. Когда отвалятся струпья, он снова вернется на работу.

Если он хоть пальцем дотронется до ребенка, я заберу малыша и уйду, думала Терри.

Кит вспомнил, как всякий раз, когда отец избивал его до такой степени, что ему требовалась медицинская помощь, родители садились в гостиной, брались за руки и в унисон напевали семейному доктору песенки о волшебных лестницах, подставляющих неуклюжему мальчику подножки, и о магических дверных косяках, у которых вырастали увесистые кулаки.

Почему его мать терпела. Терпела и молчала? Почему не ушла?

Потому что кошмарное, пьяное чудовище было ее законным мужем и отцом троих ее детей. Потому что чудовище платило по ее счетам. Потому что она обещала в горе и радости, болезни и здравии, пока смерть не разлучит их. Потому что она его любила больше жизни и больше смерти, до безумия и умопомрачения, любила… любила, вот умора!

«Неужели я его больше не люблю», — подумала Терри.

«Неужели я все еще люблю ее», — подумал Кит.

И в этот самый миг он почувствовал застенчивый плеск, словно пугливая золотая рыбка коснулась ладони. Его ребенок. Ее ребенок. Их ребенок.

Причитающееся.

Но то были сантименты, а пока Копилка приветствовала вернувшегося из затянувшихся странствий хозяина голодным урчанием.

— Ох, уймись, ненасытная утроба, — прошептал Кит, входя в здание в сопровождении охранников, секретарей и помощников.

Девочка не теряла времени зря, а изыскивала новые способы питания, раз уж хозяин по своей сумасбродной прихоти лишил ее возможности лакомиться свежими трупами самоубийц. За три месяца его отсутствия в здании были зафиксированы шесть сердечных приступов со смертельным исходом, двое незадачливых влюбленных насмерть отравились несвежими мидиями, празднуя помолвку в ресторане; уборщик сломал шею, поскользнувшись на вымытом им же полу; на посту застрелился сотрудник службы безопасности — семейные неурядицы.

— Зачем это тебе, моя гордая красавица. Зачем ты убиваешь людей.

— Затем, что я еще маленькая, мне надо хорошо питаться, чтобы я могла расти.

— Но это невозможно! Здания не растут! И не разговаривают!

— Обычные здания. А я — самое необыкновенное здание на свете! Ты сам это знаешь. И прекрати говорить со мной вслух. Окружающие начинают сомневаться в твоем здравом рассудке.

Украдкой Кит огляделся по сторонам. И впрямь, охранники, секретари и помощники взирали на него с малость вытянувшимися лицами. И Ричард.

— Я здоров, огромное спасибо, — громко и раздельно сказал Кит, входя в лифт.

Впрочем, ему было не до косых взглядов окружающих. Предыдущие три часа он провел на зеленой лужайке своего сада, позируя на фоне фамильного особняка, отвечая на вопросы четырех сотен репортеров — в основном, касательно своего пребывания в плену. Из-за этого он изрядно утомился, а ведь еще не приступал к работе!

— Кит, — сказал Ричард, когда их делегация прибыла в офис, — наши сотрудники захотят посмотреть на тебя, убедиться, что ты жив и здоров. Я собрал их в конференц-зале, выступишь с коротенькой речью, как?

Киту пришлось идти в конференц-зал, где уже собралось восемьсот человек сотрудников головного офиса. Скрепя сердце, их милость взошел на сцену и привычно подождал, пока прогремит взрыв, обрушатся стены и потолок. Вроде обошлось. Какое облечение.

— Здравствуйте, джентльмены… и дамы из Секретариата. Что могу сказать. Я вернулся, продолжаем работать в прежнем режиме. И, как говорит мой зять, все живы, здоровы, после ужина получат свои шоколадки.

— Шоколадки, наконец-то, — радостно защебетал Секретариат.

— Это всего лишь выражение такое, — огорчил их Кит.

— Значит, шоколадок не будет? — расстроился Секретариат.

— Нет! Что за глупости! Я смотрю, вы в мое отсутствие напрочь утратили всякое понятие о трудовой дисциплине, а равно субординации! Где-то у меня имелся список сотрудников, выражавших панические настроения в мое отсутствие. Сейчас я буду зачитывать этот список вслух, и каждый, чью фамилию я назову, пойдет собирать вещи! Где список? Лорд Торнтон, список у вас?

— Минуточку, лорд Ланкастер.

Кит поневоле восхитился артистизму, с каким Ричард последующие три минуты притворялся, будто ищет список, закатывая глаза и строя страдальческие гримасы. Наконец, с невероятно грустным и покаянным видом, он сообщил, что забыл список дома, решив освежить в памяти перед сном.

— Тогда я буду увольнять без всяких списков, — пропел Кит нежно и кровожадно, — я буду увольнять вас просто так, потому что мне захотелось. Я буду увольнять, кого только мне в голову взбредет, кого захочу и когда захочу. Кто вякнул про профсоюз? Нет, профсоюз вам не поможет. Ваш профсоюз у меня вот здесь, — сказал он и побренчал мелочью в кармане пиджака. — Еще вопросы? Нет вопросов? Тогда аllons enfants de la Patrie le jour de gloire est arrivé![9]— с энтузиазмом воскликнул Кит и с наслаждением пронаблюдал, как мелово-белые служащие толпой рванулись к выходу. Когда конференц-зал опустел, Кит с Ричардом поглядели на друга. Да, клоуны, но не смешные, а страшные-престрашные.

— Все хорошо? — поинтересовался Ричард, наблюдая, как Кит разрывает в клочья список сотрудников, подлежащих увольнению за панические настроения.

— Да.

— Загляни к Мерфи, старик страсть как желает поприветствовать тебя после долгой разлуки.

Дряхлый упырь и впрямь встретил Кита приветливо, как потерянного и вновь обретенного сына. Вернее, прапраправнука. Или еще какую далекую родню.

— Никогда не думал, что скажу такое, но я рад, безмерно рад видеть вас, Кристофер.

— Не могу сказать, что эти чувства взаимны.

— Ничего страшного, переживу.