— И вдруг приходит твой странный приятель с лопатой, и говорит, что, если мы не перестанем читать наши дрянные стихи, он начнет проламывать головы лопатой и той же лопатой закапывать в саду трупы!

— Фи, как грубо, — откликнулся Ричард рассеянно.

— Именно — грубо! Очень грубо! А ведь я как раз собиралась вынести на суд широкой аудитории свою поэму. Но, раз все так случилось, тогда я прочту свою поэму тебе.

Ричард не ожидал столь драматического поворота в своей судьбе и от неожиданности сел. Благо, прямо под ним оказалось мягкое уютное кресло, поспешно пододвинутое кем-то из лакеев.

— Эээ… цветущая моя веточка сирени, а твоя поэма длинная?

— Длинная, — бесхитростно отвечала сладострастная дщерь ювелира.

— А про что она, твоя поэма? — спросил Ричард, выискивая взглядом хлыст.

— Ну, это ведь поэзия… как можно сказать — о чем поэзия? Это стихи. Это стон, это вопль моей истерзанной души.

У Ричарда мерзко засосало под ложечкой. А вот у Кита настроение улучшалось прямо на глазах. Он весь расцвел от радости, заулыбался, прислонился к мраморной колонне и приготовился внимать поэме. И сам испортил дело, разразившись неудержимым смехом. Обнаружив за спиной чуждое присутствие, Серафина истерически взвизгнула и подпрыгнула на добрых три фута над мраморным полом в шахматную черно-белую клетку.

— Вы что, ненормальный? Подкрадываться к людям! С лопатой!

— Да, я лунатик, душенька, — сказал Кит, фыркая от смеха, — потомственный лунатик, душенька. У меня теперь и медицинское заключение имеется, где черным по белому написано, что я — лунатик, душенька.

Серафина шарахнулась.

— Лучше я пойду, — решила она предусмотрительно.

— Что же с поэмой, душенька. Не знаю, как папулечка, а я послушаю с удовольствием.

— Мне вовсе не кажется, что вы сумеете оценить по достоинству мою поэзию вашим ограниченным, приземленным умом.

— Ишь ты, какая тонкая творческая натура, — проронил Кит вослед негодующей душеньке, — привет, Ричард.

— Ты уже закончил… эээ… минировать сад?

Кит поморщился.

— Я раз сто объяснял твоей душеньке, что устанавливаю в саду светильники. От той дряни, что твоя душенька пихает в ноздри, ее мозги превратились в труху. Взглянешь?

— На ее мозги? — отозвался Ричард кисло.

— Нет, мой сахарный, на светильники.

— Другое дело, тогда хочу.

Будучи знаком с Китом тридцать лет, Ричард не сомневался, что тот в горе и радости, болезни и здравии взявшись за любое дело, выполняет его не просто хорошо, а безупречно. И верно — дух перехватывало и сердце обмирало при виде невероятной красоты, которую Кит за десять дней навел в саду.

— Нравится?

— Не то слово.

Кит кивнул и прищурился, обнаружив недоделки, которые, вполне очевидно, существовали исключительно в его воображении болезненного перфекциониста, и собрался немедленно что-то переделать, но Ричард крепко ухватил его за воротник свитера.

— Успокойся. Ты и без того превзошел сам себя. Давай спокойно посидим, перекусим, выпьем. Ты здоров? — поинтересовался Ричард, когда им накрыли на террасе ужин.

— Да.

Какое-то время они сидели молча. Вечерело, и Ричард любовался иллюминацией в саду. А Кит блаженно думал ни о чем — закономерный результат долгих часов адски тяжелого физического труда на свежем воздухе. Оттуда же взялся и отменный аппетит, с каким он набросился на жульен, густой суп с моллюсками и жареную утку.

— А я сегодня поговорил с Мерфи, — сообщил он Ричарду, утолив первый голод.

— Правда? Старый хрен, наверное, прыгал на одной ножке от радости, услышав твой голос.

— Ох, едва ли. Мерфи все твердил, как ты замечательно управлялся в мое отсутствие и что ты, Ричард, поразительно преуспел бы, не прозябай ты долгими годами в моей тени.

Предполагалось, что Кит будет в лучших чувствах задет, но, в действительности, он был доволен. Винтики безукоризненно смазанной и отлаженной корпоративной машины оказались взаимозаменяемы, причем на самом высоком уровне. Но, в отличие от Кита, напрочь лишенного тщеславия, Ричард вовсе не любил ощущать себя винтиком. И он был бы страсть как рад вернуться обратно, в спасительную тень.

— Вот я и подумал, раз ты так замечательно со всем управляешься, ммм, может мне вовсе не стоит возвращаться на работу? — спросил Кит с улыбкой, подцепив на вилку ломтик сочного мяса.

— Что?! Что ты имеешь в виду? — зарычал Ричард.

От его рыка затряслись от страха деревья, кусты, цветы и подстриженные фигурные изгороди. Кит слегка скривился и потряс головой, прочищая заложенные уши.

— Полегче, мой сахарный. Расслабься. Я выйду на работу в понедельник, обещаю.

— Но… ты действительно в состоянии работать?

— Все нормально. Не считая провала в памяти, я чувствую себя прекрасно.

— Но, судя по результатам медицинских экспертиз, твоя амнезия вполне… обратима.

— Если и так… едва ли теперь имеет значение, вспомню я что-нибудь когда-нибудь или нет. Если мои воспоминания будут радикально расходиться с официальной версией событий — я подписал на сей счет уйму официальных бумаг. Знаю, малодушие, трусость, но вдруг захотелось пожить еще немного. Вообще, не удивлюсь, если, в конце концов, выяснится, что я сам взорвал завод, сам себя похитил, связал, держал взаперти, накачивал наркотиками, а следом провел блистательную операцию по собственному освобождению. Вот такой я эксцентричный. Давай, знаешь, сменим тему.

Ричарда не обманул его притворно легковесный тон. Киту вовсе не жить захотелось, а мстить. А мстить, будучи холодным и мертвым, несколько затруднительно. Разумеется, если речь идет о реальной жизни, а не о пьесе Вилли Шекспира.

— Сменим тему? Хорошо. Поговорим о твоей подружке… хочешь?

— У меня сейчас есть заботы поважней, — огрызнулся Кит.

Наверное, именно поэтому он каждый день отправлял миссис Лэнгдон корзины сластей, драгоценности, духи и маленькие нервные записки.

— Ричард, что? Что мне делать?

Ричард меланхолически пожал плечами.

— Твои душевные терзания, уж поверь, не стоят и выеденного яйца. Я, помнится, и сам любил двух женщин. Одновременно.

— Правда? — спросил Кит простодушно.

— Да. Нам втроем было очень весело, пока в спальню не зашла моя жена. До сих пор не понимаю, почему она так скверно отреагировала на мое предложение снять одежду и присоединиться. А ведь постоянно уверяла, мол, женщина она современная, свободомыслящая, широких взглядов. После нашего развода ударилась в религию, занялась благотворительностью и возглавила местное отделение Ассоциации Абсолютной Абстиненции.