– Помоги им, – сказала она Хоакину, отпуская его руку. – Я прикрою Луну.

Луну?..

Росчерк хлыста разрезал воздух и едва не задел меня, обрушившись на Паука откуда-то сверху. Я закрылась одной рукой и оттого покатилась назад, но успела вовремя вонзить когти в основание гребня и удержаться. В ночной темноте, что уже залила весь лес, как чернила, можно было разглядеть лишь сияние жемчужных волос и раскачивающиеся ветви. Я отлично помнила Луну – гибкую, воинственную, предпочитающую лазать по деревьям, как пантера, и охотиться вместо того, чтобы колдовать. Сейчас это было как никогда кстати: тело Паука быстро закровоточило тут и там. Покатились отсеченные хлыстом руки и даже пара голов.

Со щелкающими челюстями и перекошенными лицами мертвых детей, извергнутые им демоны-жуки начали бросаться на всех подряд. Их обличья тоже менялись, как тогда в цирке, – стоило твари очутиться с тобой лицом к лицу, и она заглядывала в темноту твоей души, примеряя на себя все твои сокровенные страхи. Я заметила на одной из тварей лицо белокурого мальчика с голубыми глазами, а затем увидела, как ахнула и попятилась Тюльпана, едва не прервав песнь Авроры. Та вовремя дернула ее за локоть, приводя в чувство, и разрубила тварь своим зонтом – ее певучий голос при этом даже не дрогнул.

Где-то там же мелькнуло лицо мальчика, которого Сэм не смог спасти в цирке, и даже лица моих сестер и братьев…

«Сосредоточься, Одри!»

В последнее время в моей голове жило слишком много чужих голосов, но этот голос, кому бы он ни принадлежал, был прав. Выпустив когти, я заставила себя не обращать внимание на происходящее вокруг и взялась за седьмой дар.

Геометрические фигуры образовывали раскрытый цветок орхидеи. Шипы расходились по стволу, как солнечные лучи, а из острых ромбов складывались листья. Таким был сигил исцеления, и я закончила его.

– О да! Вот это я понимаю, вечеринка! – услышала я задорный клич Джефферсона, наслаждающегося схваткой. – Ого… А толк от этой штуковины все же есть!

Джефф крепко держал клеймор двумя руками и, вскинув его, загородился широким лезвием от подступающих тварей. Пять золотых звезд, нанизанных на терновую ветвь, зажглись, и свет их, янтарный, был таким же, как свет, источаемый Морган. Несмотря на то что меч выглядел древним, он и впрямь оказался острее бритвы – резал демонов, как масло… А еще отпугивал их. При виде клеймора твари пятились, приседали, и даже клешни Паука не могли дотянуться до клинка, безвольно обвисая вдоль тела при приближении клеймора. Какой бы силой меч ни обладал против ведьм, но против диббука и его порождений он явно действовал тоже.

Крайне довольный этим, Джефферсон выставил клеймор так, что твари отразились в лезвии, как в зеркале, и, тем самым прижав их к земле, разрубил пополам.

Однако жуки множились гораздо быстрее, чем он, Коул, Хоакин или Эмиральда с Луной успевали избавляться от них. Вскоре земля стала черной, затопленная демонической кровью. Как и обещал, Джефф держался от колдующих ведьм подальше и наворачивал круги вокруг Морган, по-прежнему удерживающей Исаака в клетке и пытающейся вернуть ему контроль. А еще он следил за Коулом… И, заметив, что тот не справляется, слишком измотанный, Джефферсон всадил клеймор в одну из тварей, а затем выдернул из-за пояса фалькату, с которой никогда не расставался. Замахнувшись, Джефф буквально швырнул ее через всю опушку, и та снесла демонических жуков, подбирающихся к Коулу, но все, чего Джефферсон удостоился в ответ, – это закаченных глаз.

Сигил сотворения был самым сложным в нанесении, ведь брал от всех предыдущих даров понемногу: треугольные формы от стихий, пропорции от метаморфоза, вплетение рун футарка от психокинеза и ментальности, черты ока от прорицания, витиеватый орнамент от некромантии, цветочные символы от исцеления… И, конечно, сигил для защиты новорожденных по центру. Последний дар был самым объемным, точно полноценная картина, сложным и изящным в хитросплетении мелких деталей, а потому он требовал особой внимательности. Отвлекаться было нельзя, но…

Сбоку что-то настойчиво мельтешило. Пять, а то и шесть тварей окружили тонкую фигуру в порванной одежде… Окружили Ферн.

Я даже не заметила, что она здесь, – она потерялась в месиве дерущихся тел. Держа в руках меховой бурдюк, Ферн что-то расплескивала вокруг себя, кружась на одном месте, – нечто бурое и тягучее, как смола. Стоило каплям попасть на ползучих тварей, как они тут же замедлялись, начинали раскачиваться и пробивали лапами собственные грудные клетки, мгновенно кончая с собой. Я догадывалась, что в бурдюке Ферн плещется нэкрос – «нектар мертвецов» из трупного яда и белладонны, которым в Средние века ведьмы смазывали седла и фляги крестоносцев, чтобы отправить их на тот свет без лишнего шума. Должно быть, Тюльпана приготовила его перед выходом из дома – некрос был ее любимым рецептом после блинчиков.

А теперь он служил Ферн единственной защитой от демонов. Тюльпане, Диего и Авроре, заставляющим Паука лежать подо мной смирно, было не до нее, как и остальным, зачищающим лес. Ферн оказалась предоставлена сама себе… А оттого – беспомощна и уязвима. Ведь содержимое курдюка все-таки закончилось.

Я прервала сигил сотворения, убрав коготь, и ахнула:

– Коул!

Зажженная, метка передавала не только мои чувства, но и мысли. «Помоги ей, Коул!» Разрубив очередную тварь на две части, он бросился к Ферн, замызганный черно-бурой слизью… Но не успел.

Вместо его меча на тварь, что уже повалила Ферн наземь и взобралась на нее сверху, опустилось острие копья, увитого виноградными лозами. Оно пронзило тварь со спины, а потом вспороло ей брюхо, когда Гидеон вытащил копье рассекающим взмахом. Затем он проделал то же самое и с другими жуками, весь взмыленный и взъерошенный, в одном зеленом свитере без куртки и с еловыми иголками, застрявшими в волосах. Его лицо, как всегда, ничего не выражало, но в глазах плескалось пламя – такое же изумрудное, как лето.

Оглянувшись и убедившись, что тварей вокруг не осталось, Гидеон молча поставил шокированную Ферн на ноги и толкнул к дереву, безмолвно веля спрятаться. Затем он снова оглянулся и, заметив Коула, принялся прорубаться к нему. Они встали спиной к спине, прижались друг к другу, и я увидела, как Коул с облегчением улыбнулся. Наконец-то он дрался не против брата, а вместе с ним. Как и положено семье.

Ритуал Sibstitisyon словно искажал само время: по моим ощущениям, оно застыло, но бой вокруг шел, и события с космической скоростью сменяли друг друга.

– Исаак! Да что же это! – причитала Морган, прыгая вокруг прозрачной клетки, в которой Исаак скребся и выл, впервые не подчиняясь ее контролю.

Близость к Пауку словно сводила его с ума, утаскивала обратно за край, едва он возвращался к своей человечности. Морган металась между ним и своими друзьями, отбивающимися от мелких порождений Паука, не зная, куда податься. От этого она стала похожа на раскаленную звезду: свет собрался у нее под кожей, окрасив ту в золото, и даже Аврора, занятая песней, занервничала, озираясь. Морган оказалась на грани.