выходят, выступать надо уже на рассвете, хорошо, что рать готовили уже две недели, но предполагать того, что нападение будет таким масштабным никто не мог, конечно. Это потому, что Ньорд ведёт норвеев не как положено конунгу, они идут ордами, под предводительством своих конунгов, только наведённые Ньордом. Он не полководец им, он тот, кто открыл им дверь, находясь внутри, он предатель Свеи. Для чего он отдаёт Свею им на поруганье? Надеется после стать единовластным правителем в разорённой стране? Только чтобы стать конунгом Свеи?..

Сигню подошла ко мне.

— Сигню, зачем Ньорд идёт на Свею? — я спрашиваю её, потому что она первая и единственная говорила мне о том, что Ньорд готовит вторжение. Я не верил. Никто не верил. Но она оказалась права, значит, она знает то, чего не знает, не понимает никто.

Я смотрю на Сигурда. Верю я сама в то, что Ньорд может идти для того, чтобы взять меня? Могу я верить в то, что показалось мне столько лет назад? Тогда и я была совсем молода, а теперь, на что я Ньорду? Он может жениться на мне, чтобы стать законным конунгом Свеи, но я сама по себе не могу быть ему нужна. Так что мне нечего сказать Сигурду.

— Почему ты тогда считала, что это он?

— Это было логично. Это и теперь вполне логично, человек всегда хочет больше, чем у него есть.

Если бы всё было так просто… Сигню…

Я обнимаю её, прижимая к себе. Как страшно прощаться. Как страшно. Мы расстаёмся и теперь… теперь мы не знаем… нет, нет, не думать так, нет!

— Сигню… Не позволь убить себя. Слышишь? Даже, если тебе будут говорить, что я умер, знай, это ложь, я и мёртвый приду и встану рядом с тобой…

— Нет, Сигурд! — я в ужасе смотрю ему в лицо, — я без тебя здесь не останусь. Ты слышишь! Ни на минуту! Ни дети, ничто не задержит меня здесь, если ты погибнешь, учти это!

Я улыбаюсь, касаясь ладонью её лица, Сигню…

— Значит, нам обоим придётся выжить, выстоять, вернуться. Запомни, не верь, если скажут, что я умер. Они на всё способны, чтобы погубить тебя, на любую ложь. Ты не знаешь даже… Ты не можешь даже предположить… Поэтому не верь ничему. Ничему, что они скажут…

Мы идём к воинам. Мы идём к нашей рати, что уже разделена, выстроена. Продумано, кто и куда выдвигается, как идут обозы. Всё готовилось в последние недели, осталось только запрячь коней, навесить мечи и выступить.

Боян принёс нам Эйнара и мы, йофуры Свеи говорим с нашими воинами. С ветеранами, что вернулись в строй, с юными, кто ещё не бывал в бою, а только обучался, с семнадцати лет, каждый день алаями, воеводами, самим конунгом.

— Воины, мы идём сегодня отстаивать то, что мы любим и чем дорожим. Среди вас нет ни одного, кто бы не знал, за что он встал сегодня с мечом, луком или копьём. А значит мы победим! — говорит конунг подобный Богу в своей уверенности, силе, у которого за плечом его жена и сын. Его Свея. — Враг силён, коварен и жесток. Но вы сильнее, вы несёте в себе Свет.

Я слушаю его, я вижу лица моих воинов, с которыми я не иду сегодня и понимаю, что скорее всего большинство из них я не увижу больше до того, когда сама спущусь в Хеллхейм.

Если Рангхильда выступила на стороне Ньорда, нам не выстоять…

Я знаю, что Сигурд понимает это. Но не надо, нельзя даже, чтобы об этом думали воины. Они идут побеждать.

Но Боги всегда благоволили Сигурду, не может быть, чтобы сейчас отвернулись от него.

Только не позволь себя убить… Только вернись ко мне… Я не позволяю страшной тоске подняться в моей душе до того как последний воин на рассвете выходит за тройную стену Сонборга. Я, все жёны алаев, провожаем нашу рать, остаёмся тем, за что они все идут сражаться. Я тоже говорила с воинами:

— Мои воины, я не иду на этот раз с вами, но удача идёт. Я остаюсь хранить ваших матерей, детей и жён. Я и Золотая Сотня не дадим коснуться никого. Будьте уверены, изгоните наглых асбинцев и диких норвеев с нашей земли, мы закатим самый богатый пир на всю Свею!

Боян поёт вслед уходящим победный гимн, о славе Свеи во веки веков.

Мы все стоим на стене и смотрим как ушли в морозную даль наши защитники. Льюва рядом со мной, она улыбнулась тихой улыбкой, от которой её лицо становится таким милым, красивым даже. Я улыбаюсь ей тоже.

— Не бойся, Льюва, Исольф придёт за тобой скоро, ты увидишь его, ещё не потекут вешние ручьи, — говорю я.

— Ты так грустна, Свана…

— Не спала, — говорю я. Я вижу, что все уже спустились по лестницам. — Ступай, Льюва, будь осторожна. Знаешь уже, что тяжела?

Льюва оборачивается изумлённая, открыв рот:

— Быть не может…

Боян подходит к нам, улыбается:

— Ещё как может, Свана не ошибается. Кого Льюва для Исольфа ждёт?

— Сына. Война, одни мальчишки родятся. К Солнцевороту Зимнему и родишь, — говорю я.

Надо идти вниз. Эйнар у меня на руках не спит, серьёзно смотрит, настоящий будущий конунг… Боян смотрит внимательно, заметил, что едва стою раньше, чем я успела сказать, подхватывает меня на руки вместе с Эйнаром…

Дорогая моя ноша. Сразу троих человек несу, однако, но не чувствую тяжести. Я так давно не держал тебя в руках, милая…

Я почти не чувствую ничего… Кроме огромной чёрной ямы, разрастающейся в душе… Обезлюдевший без наших воинов разом Сонборг, будто вся кровь вышла из города, из столицы, из сердца Свеи… Сигурд… увижу я тебя ещё?…

Моё сердце рвётся на части, моя душа истекает кровью, скорее, скорее, Боян, скорее от людей, унеси меня отсюда…

Я кладу её на ложе в их с Сигурдом горнице. Эйнар всё так же серьёзно смотрит на меня, не плачет, не спит, не беспокоится, будто понимает величие момента. Будущий конунг.

— Возьми его, — еле слышно говорит Сигню, стон вырывается из её груди. — Дверь запри, запри, Боян…

Её будто сводит судорога, она плачет беззвучно вначале, но всё набирая голос. Я кладу распелёнатого Эйнара в зыбку, помогаю ей снять тёплую тужурку, платок, сапоги на меху… Сигню ревёт, зажимая рот то кулаком, то рукой.

— Ты не сдерживай крик, Лебедица, — говорю я, — не то скинешь, реви в голос, дай горю выйти, ори… — уговариваю я, видя