Не настраивало германских политиков на оптимистический лад и то, что австрийская армия с 1859 года не выигрывала ни одной военной кампании. В случае европейской войны не было оснований верить в то, что она сможет один на один противостоять Российской империи и сковать все силы русской армии, пока Германия будет разбираться с Францией. Становилось ясно, что часть германских войск придется выделить против России, ослабив Западный фронт. Это уменьшало шансы на успех блицкрига и повышало вероятность вступления в войну Англии. В случае же затяжной войны внутренняя нестойкость Австро-Венгрии становилась ахиллесовой пятой германской коалиции. В Антанте же подобным слабым звеном была Российская империя. Однако на стороне последней были огромные людские ресурсы и обширная территория, что не позволяло сокрушить ее в ходе всего одной военной кампании. Поэтому чисто теоретически союз с Россией для Германии был бы предпочтительней, избавив ее от Восточного фронта, который Австро-Венгрия, даже окажись она в Антанте, вряд ли бы рискнула создать. Но германская солидарность и растущая близость Петербурга и Парижа толкали Берлин в объятия Вены.

Когда в конце 80-х годов германские военные стали настаивать на превентивной войне против оправившейся от поражения 1871 года Франции, Бисмарк выступил против. За два года до отставки, 6 февраля 1888 года он заявил в рейхстаге: «Не страх настраивает нас столь миролюбиво, а именно сознание собственной силы, сознание того, что и в случае нападения в менее благоприятный момент мы окажемся достаточно сильны для отражения противника… Любая крупная держава, которая пытается оказать влияние и давление на политику других стран, лежащую вне сферы ее интересов, и изменить положение вещей, приходит в упадок, выйдя за пределы, отведенные ей богом, проводит политику власти, а не политику собственных интересов, ведет хозяйство, руководствуясь соображениями престижа. Мы не собираемся этого делать… Мы больше не домогаемся любви ни во Франции, ни в России. Русская печать, русское общественное мнение указали на дверь старому могучему и надежному другу, каким мы были; мы себя не навязываем. Мы пытались восстановить старые близкие отношения, но мы никому не набиваемся в друзья… Нас легко расположить к себе любовью и доброжелательностью – может быть, слишком легко, – но уж, конечно, не угрозами. Мы, немцы, боимся бога, но больше ничего на свете; а уж богобоязненность заставляет нас любить и сохранять мир».

Пока Бисмарк был канцлером, ему удавалось различными дипломатическими комбинациями поддерживать мир на Европейском континенте, не допуская объединения против Германии в одной коалиции Франции, Англии и России.

Бисмарк завещал своим преемникам поддерживать систему европейского равновесия. Они это завещание не выполнили. И «железный канцлер» в последние годы жизни чувствовал, что Германская империя стремительно утрачивает те дипломатические позиции, которые приобрела в годы его, Бисмарка, руководства внешней политикой. В заключительном томе мемуаров он с грустью писал: «Для того чтобы общественному мнению стали ясны ошибки, допущенные во внешней политике, как правило, требуется период, равный человеческой жизни, а «греки, которым приходится расплачиваться» (здесь Бисмарк процитировал строку из «Посланий» Горация, полный текст которой звучит так: «За все безумства царей приходится расплачиваться грекам». – Б. С.), не всегда бывают непосредственными современниками этих ошибок. Задача политики заключается в возможно более правильном предвидении того, как поступят другие люди при данных обстоятельствах. Прирожденная способность к такому предвидению редко встречается в таком объеме, чтобы обойтись для своего проявления без известной степени делового опыта и знания людей. Я не могу отрешиться от чувства тревоги, когда думаю, в какой степени эти качества утрачены нашими руководящими кругами».

Предчувствия не обманули Бисмарка. Но вряд ли он подозревал, что всего через каких-нибудь двадцать лет после его смерти его любимое детище – Германская империя окажется поверженной на обе лопатки.

Быстрый индустриальный рост укреплял позиции сторонников «мировой политики». После образования Германской империи на ее землях началась «грюндерская лихорадка» – массовое основание предпринимателями финансовых и промышленных предприятий. Правда, «перегрев рынка» привел к финансово-промышленному кризису, сопровождавшемуся длительной депрессией. В 1875 году к нему добавился аграрный кризис, вызванный падением мировых цен на зерно. Тем не менее последующий подъем вывел Германию в число передовых промышленных держав.

Окрепшая германская буржуазия стремилась к заморской экспансии, к созданию опорных пунктов для германской торговли, к контролю над источниками сырья. Как и другие великие державы, Германия в конце XIX века начала создавать собственную колониальную империю. В 1884–1897 годах под контроль Германии перешли в Африке нынешние Намибия, Камерун, Того, Руанда, Бурунди, Танганьика (основная часть нынешней Танзании), а на Тихом океане – китайский порт Киао-Чао (Циндао), Каролинские и Марианские острова и Западное Самоа. Однако в сравнении с колониальными империями Англии и Франции германская выглядела довольно скромно. Из колониальных империй великих держав ее можно было сравнить с империей США, состоявшей из Филиппин, Аляски, Гавайев, Пуэрто-Рико, Гуама и некоторых других островов Вест-Индии и Тихого океана. Интересно, что американская колониальная империя, сформировавшись в самом конце XIX века, уже в 30-е годы XX века, когда было принято решение предоставить независимость Филиппинам, находилась в состоянии трансформации. После отпадения Филиппин остальные территории превратились либо в штаты (Аляска, Гавайи), либо в самоуправляющиеся территории (Пуэрто-Рико, Гуам, Восточное Самоа). Отказавшись от удаленных и густонаселенных народами иных культур Филиппинских островов, Вашингтон органически интегрировал в состав метрополии почти все свои остальные владения.

Возможна ли была подобная трансформация германской колониальной империи в случае, если бы не было Первой мировой войны? Вряд ли. Америка издавна была океанской державой, и все ее владения рассматривались во многом как продолжение метрополии на океанские просторы. Кроме того, население американских владений, за исключением Филиппин, было немногочисленным и довольно быстро смогло вписаться в жизнь собственно США. Выходцы из этих стран сравнительно легко могли, поселившись в Америке, усвоить американскую культуру и найти работу. Этому помогало и то обстоятельство, что США возникли как государство иммигрантов. К тому же по площади все колонии были в десятки раз меньше территории метрополии и интереса как земли, где могло бы найти приют избыточное американское население, никогда не представляли. Самая же крупная по территории и самая малонаселенная, равно как и самая неблагоприятная по климатическим условиям, Аляска располагалась на континенте, в непосредственной близости от основной территории США, и ее с самого начала собирались присоединить к Американскому государству. Открытие золота Клондайка стимулировало колонизацию, но и без этого Аляске суждено было бы рано или поздно превратиться в американский штат. А на Гавайях благоприятный климат стимулировал колонизацию, в результате чего лица европейского происхождения довольно быстро превысили по численности собственно гавайское население.