Де-Грие был, как все французы, то есть веселый и любезный,когда это надо и выгодно, и нестерпимо скучный, когда быть веселым и любезнымпереставала необходимость. Француз редко натурально любезен; он любезен всегдакак бы по приказу, из расчета. Если, например, видит необходимость бытьфантастичным, оригинальным, по-необыденнее, то фантазия его, самая глупая инеестественная, слагается из заранее принятых и давно уже опошлившихся форм.Натуральный же француз состоит из самой мещанский, мелкой, обыденнойположительности, — одним словом, скучнейшее существо в мире. По-моему, тольконовички и особенно русские барышни прельщаются французами. Всякому жепорядочному существу тотчас же заметна и нестерпима эта казенщина разустановившихся форм салонной любезности, развязности и веселости.

— Я к вам по делу, — начал он чрезвычайно независимо, хотя,впрочем, вежливо, — и не скрою, что к вам послом или, лучше сказать,посредником от генерала. Очень плохо зная русский язык, я ничего почти вчера непонял; но генерал мне подробно объяснил, и признаюсь…

— Но послушайте, monsieur Де-Грие, — перебил я его, — вы воти в этом деле взялись быть посредником. Я, конечно, «un outchitel» и никогда непретендовал на честь быть близким другом этого дома или на какие-нибудьособенно интимные отношения, а потому и не знаю всех обстоятельств; норазъясните мне: неужели вы уж теперь совсем принадлежите к членам этогосемейства? Потому что вы, наконец, во всем берете такое участие, непременно,сейчас же во всем посредником…

Вопрос мой ему не понравился. Для него он был слишкомпрозрачен, а проговариваться он не хотел.

— Меня связывают с генералом отчасти дела, отчасти некоторыеособенные обстоятельства, — сказал он сухо. — Генерал прислал меня просить васоставить ваши вчерашние намерения. Все, что вы выдумали, конечно, оченьостроумно; но он именно просил меня представить вам, что вам совершенно неудастся; мало того — вас барон не примет, и, наконец, во всяком случае он ведьимеет все средства избавиться от дальнейших неприятностей с вашей стороны.Согласитесь сами. К чему же, скажите, продолжать? Генерал же вам обещает,наверное, принять вас опять в свой дом, при первых удобных обстоятельствах, адо того времени зачесть ваше жалованье, vos appointements. Ведь это довольновыгодно, не правда ли?

Я возразил ему весьма спокойно, что он несколько ошибается;что, может быть, меня от барона и не прогонят, а, напротив, выслушают, ипопросил его признаться, что, вероятно, он затем и пришел, чтоб выпытать: какименно я примусь за все это дело?

— О боже, если генерал так заинтересован, то, разумеется,ему приятно будет узнать, что и как вы будете делать? Это так естественно!

Я принялся объяснять, а он начал слушать, развалясь,несколько склонив ко мне набок голову, с явным, нескрываемым ироническимоттенком в лице. Вообще он держал себя чрезвычайно свысока. Я старался всемисилами притвориться, что смотрю на дело с самой серьезной точки зрения. Яобъяснил, что так как барон обратился к генералу с жалобою на меня, точно нагенеральскую слугу, то, во-первых, — лишил меня этим места, а во-вторых,третировал меня как лицо, которое не в состоянии за себя ответить и с которымне стоит и говорить. Конечно, я чувствую себя справедливо обиженным; однако,понимая разницу лет, положения в обществе и прочее, и прочее (я едваудерживался от смеха в этом месте), не хочу брать на себя еще новоголегкомыслия, то есть прямо потребовать от барона или даже только предложить емуоб удовлетворении. Тем не менее я считаю себя совершенно вправе предложить ему,и особенно баронессе, мои извинения, тем более что действительно в последнеевремя я чувствую себя нездоровым, расстроенным, фантастическим и прочее, ипрочее. Однако ж сам барон вчерашним обидным для меня обращением к генералу инастоянием, чтобы генерал лишил меня места, поставил меня в такое положение,что теперь я уже не могу представить ему и баронессе мои извинения, потому чтои он, и баронесса, и весь свет, наверно, подумают, что я пришел с извинениямисо страха, чтоб получить назад свое место. Из всего этого следует, что янахожусь теперь вынужденным просить барона, чтобы он первоначально извинилсяпредо мною сам, в самых умеренных выражениях, — например, сказал бы, что онвовсе не желал меня обидеть. И когда барон это выскажет, тогда я уже, сразвязанными руками, чистосердечно и искренно принесу ему и мои извинения.Одним словом, заключил я, я прошу только, чтобы барон развязал мне руки.

— Фи, какая щепетильность и какие утонченности! И чего вамизвиняться? Ну согласитесь, monsieur… monsieur.. что вы затеваете все этонарочно, чтобы досадить генералу… а может быть, имеете какие-нибудь особыецели… mon cher monsieur, pardon, j'ai oublie votre nom, monsieur Alexis? n'estce pas?[16]

— Но позвольте, mon cher marquis, да вам что за дело?

— Mais le general…[17]

— А генералу что? Он вчера что-то говорил, что держать себяна какой-то ноге должен… и так тревожился… но я ничего не понял.

— Тут есть, — тут именно существует особое обстоятельство, —подхватил Де-Грие просящим тоном, в котором все более и более слышалась досада.— Вы знаете mademoiselle de Cominges?

— То есть mademoiselle Blanche?

— Ну да, mademoiselle Blanche de Cominges… et madame samere…[18] согласитесь сами, генерал… одним словом, генерал влюблен и даже…даже, может быть, здесь совершится брак. И представьте при этом разныескандалы, истории…

— Я не вижу тут ни скандалов, ни историй, касающихся брака.

— Но le baron est si irascible, un caractere prussien, voussavez, enfin il fera une querelle d'Allemand.[19]

— Так мне же, а не вам, потому что я уже не принадлежу кдому… (Я нарочно старался быть как можно бестолковее.) Но позвольте, так эторешено, что mademoiselle Blanche выходит за генерала? Чего же ждут? Я хочусказать — что скрывать об этом, по крайней мере от нас, от домашних?

— Я вам не могу… впрочем, это еще не совсем… однако… вызнаете, ждут из России известия; генералу надо устроить дела…

— А, а! la baboulinka!

Де-Грие с ненавистью посмотрел на меня.

— Одним словом, — перебил он, — я вполне надеюсь на вашуврожденную любезность, на ваш ум, на такт… вы, конечно, сделаете это для тогосемейства, в котором вы были приняты как родной, были любимы, уважаемы…

— Помилуйте, я был выгнан! Вы вот утверждаете теперь, чтоэто для виду; но согласитесь, если вам скажут: «Я, конечно, не хочу тебявыдрать за уши, но для виду позволь себя выдрать за уши…» Так ведь это почтивсе равно?