Однажды в переполненном автобусе пожилая женщина рядом хлопнула меня по локтю и рявкнула:

– Открой окно – мне жарко!

У меня кружится голова, когда я представляю, до какого дерьма дойду, когда мне будет 80.

По телефону Ник Эпли сказал мне, что общество, в котором люди более изолированы, чем когда-либо прежде, стало бы счастливее, если бы люди разговаривали друг с другом и устанавливали небольшие связи, когда это возможно. Когда вы оба стоите в очереди в течение 20 минут; когда самолет задерживается, вы сидите у выхода на посадку, уже прослушали четыре подкаста, восхищаетесь туфлями женщины на соседнем сиденье и хотите рассказать ей о чем-то, что только что слышали по Radio 4, но стесняетесь; когда вы хотите спросить человека, обедающего на скамейке в парке, где он купил этот восхитительно пахнущий карри. Может быть, просто стоит сделать это. Большинству людей понравится.

Первым делом Рэйчел спрашивает: «А обязательно разговаривать с незнакомыми французами? Боже мой».

И если вы действительно готовы разговаривать, погрузитесь во «внутреннее Я». Но не надо, скажем, выхватывать книгу из чьих-то рук и спрашивать:

– Когда вы в последний раз плакали перед кем-то?

(Поверьте мне на этот счет. Хотя этот вопрос был проверен Ником и очень быстро приведет вас на плодородную территорию разговора на личном уровне.)

Я разговаривала с людьми, с которыми даже и не думала, что заговорю. Незнакомцы. Французы. Я появлялась на вечеринках, где никого не знала. Разговаривала с художниками на улице. Я играла и выигрывала в «чувствительный теннис». Я унижалась в метро. Что важно (может, это и не прогресс), я чувствую себя сильнее, зная, что мне не нужно говорить со всеми (угрожать незнакомцам на автобусных остановках, тем, кто заставляет окружающих чувствовать себя некомфортно, людям, которые думают, что Турция хороша для загара, и т. д.). Главное, я не могу поверить, насколько по-другому все эти события воспринимаются на самом деле по сравнению с тем, как я представляла их себе.

Я еще не полностью излечилась от социальной тревожности, но теперь знаю, что могу разговаривать с людьми, если действительно хочу или нуждаюсь в этом. Это уже не кажется невозможным.

Я также удивлена, что разговор с незнакомыми людьми оказывается одним из самых дешевых и простых способов почувствовать себя хорошо и получить дозу дофамина, когда вы чувствуете себя подавленным, незаметным или потерянным в своем собственном мире. Когда мы с Клодом прощались на Северном вокзале Парижа, он сказал:

– Я никогда этого не говорил, но сейчас хотел бы. Это путешествие было похоже сон.

(Он француз, поэтому ему дозволено говорить такие вещи.)

Хотя, когда я рассказываю людям, как спрашивала незнакомцев в метро, кто такая королева, они выглядят явно расстроенными: из-за меня (потому что я задала этот вопрос), из-за того, что их заставили выслушать историю о неловкости, которую я доставила другим людям (то есть снова из-за меня), и из-за всех подданных королевы Виктории. Они были путешественниками во времени или просто идиотами? Они просто издевались? Этого мы никогда не узнаем.

Королева Англии сейчас – Елизавета II. Виктория правила в конце XIX века. – Прим. ред.

Выход Великобритании из Европейского союза (англ. Britain + exit). – Прим. ред.

Игра, в которой один участник загадывает предмет и у другого есть 20 вопросов, чтобы его отгадать. – Прим. ред.

Роман английской писательницы Доди Смит, изданный в 1948 году. – Прим. ред.

Скорее всего речь о картине «Окно отеля» (1955). Эдвард Хоппер – американский художник-реалист. – Прим. ред.

Бальный танец французского происхождения, сочетает движения из кадрили, польки, мазурки и др. – Прим. ред.

Имеется в виду, что альбом Destiny's Child – легкий и попсовый, с текстами вроде «Ну и что, что ты нравишься моей маме. Думаешь, поэтому понравишься и мне?». А сольная пластинка Бейонсе – зрелая и глубокая, с полными рефлексии текстами. – Прим. ред.

Франц Кафка – один из ключевых писателей XX века, в творчестве придерживался экзистенциальных тем. Предположительно, на его тексты во многом повлияли отношения с родителями. – Прим. ред.

Страх сцены, или В свете софитов

В течение нескольких отчаянных месяцев, когда мне было за 20, я работала телерепортером в Пекине. Я была худшим репортером на канале и, мне кажется, во всем мире. Причина, по которой я так думаю, в том, что мой продюсер говорила мне об этом много раз. Это была не единственная причина, по которой я невзлюбила своего продюсера. Она называла себя Софией. Я не знаю ее настоящего имени, потому что это обычная практика для китайцев – давать себе западные имена (а иностранцам – китайские имена, в результате чего создается система, где у всех, кажется, неправильные имена). Она назвала себя Софией, и это меня злило, потому что: а) София – прекрасное имя, которое я с удовольствием выбрала бы в качестве своего настоящего; б) я взяла себе одно китайское имя, которое, как позже сказал мне друг, было то же самое, что называть себя Анджелиной Джоли, а менять его было уже поздно.

У всех нас есть истории из прошлого, которые мы не рассказываем другим людям – обычно о неловкой работе, неприятных соседях по комнате или ужасных людях, с которыми мы спали в тяжелые периоды. Парнях из старших классов, которые втайне думали, что они оборотни (такое могло быть только со мной, но, Энди, я никогда не забуду тебя). Унизительных влюбленностях (таких, как Арнольд Шварценеггер или Принц Эрик из «Русалочки»). О том времени, когда мы начали играть на арфе. «Серьезно, о чем мы только думали?» – спрашиваем мы себя сейчас, оглядываясь назад.

Я редко рассказываю о своей работе в качестве телерепортера. А когда делаю это, звучит так, будто я была в тюрьме:

– Мой срок закончился, но, пожалуйста, не спрашивайте ничего о том, что произошло или как я туда попала.

Все потому, что я не только очень-очень плохо справлялась со своей работой, но и боялась ее.

Компания, в которой я работала, была совершенно новой, и им не хватало репортеров со знанием английского языка. У меня не было подходящего опыта, но я говорила по-английски. Мое небольшое преимущество заключалась в том, что я только что окончила школу журналистики (это было в Австралии, но я все еще думаю, что это сыграло роль). Мне всегда хотелось путешествовать, писать и узнавать что-то новое, и журналистика казалась мне лучшим способом добиться этого. Даже если это означало, что мне придется брать интервью у незнакомых людей, разговаривать по телефону и выталкивать себя из зоны комфорта большую часть времени. Если мне приходилось делать по работе что-то, что вызывало у меня беспокойство, я обычно могла заставить себя – думаю, почти каждый в мире испытывал подобное. Но моя застенчивость не мешала мне садиться и писать свои статьи.

Я редко рассказываю о нескольких ужасных месяцах работы телерепортером. А если и рассказываю, звучит это как тюремный срок.