Накман, верно говорят, что собираешься ты мстить иудеям за убиение жены и детей?

— Собирался, но передумал.

— Понимаю, почему собирался, но не понимаю, почему передумал.

— Рахав меня отговорила, вот и передумал.

— Рахав права, она мира хочет.

— Рахав замуж за вашего Йошуа хочет, потому мир ей с вами нужен. А я люблю сестру, добра ей желаю. Вот и отступился от прежнего умысла.

— Отступился? Не знаю, верить ли тебе!

— Я делом доказал! Если бы имел злое намерение, разве стал бы я помогать вам?

— Ты помогал нам?

— А кто жребием управлял на суде Ахана? Не я ли?

— Верно. Это и логично, и убедительно. Коли помогал нам, значит, не носишь более зла на иудеев.

— То-то! Накман зря не скажет!

— Кстати, об Ахане. Знавал ли ты его до суда?

— Приходилось. Встречался с вашим юным героем.

— Случай свел?

— Нет, не случай. Ахан искал встречи со мной. Он признался, что влюбился по уши в мою сестрицу. А она нос воротит. Вот он и спрашивал у меня, как подобраться к сердцу Рахав, дескать, я ее хорошо знаю.

— Дал совет ему?

— Нет. Не мое это дело. У меня голова своей бедой занята.

— А все-таки напрасно ты, Накман нашей помощью пренебрегаешь. Ведь бедно ты живешь, скудно.

— Я не пекусь о мирских благах. Кусок хлеба да глоток воды — всё, что мне надо. Когда великое горе у человека — нет иного интереса, кроме как о счастливом прошлом вспоминать. Хотя бы так, в одиночестве сидя на камне!

— Я с Рахав говорил. Она любит тебя, и огорчает ее твое равнодушие к собственному благополучию.

— Рахав права по-своему. Она женщина практическая, ценит достаток. Я-то ее понимаю, а вот ей меня до конца никак не понять. Не испытавши горя — не проникнуться им. Да и кому она нужна, не своя печаль!

— Рахав сказала мне, что прежде ты был богат, а теперь бедняк-бедняком.

— Было у меня богатство. Я владел двенадцатью статуями божества и покровителя нашего клана. Все статуи из чистого золота. Да на что мне это теперь?

— А верно говорят, что ты сокровища в землю зарыл? Сетует Рахав, что не поделился с нею.

— Сестрица моя, повторяю, женщина практическая. Она свою выгоду и без моего золота найдет.

— А что это значит, зарыть сокровища в землю?

— Я схоронил жену и деток в одной могиле и положил туда все статуэтки. Пусть покойные безбедно живут в другом мире и мужа и отца добром вспоминают. Вам, иудеям, никогда не понять этого.

— Да, Накман. Мы так не поступаем. У нас другие понятия. Кстати, не готовишься ли ты принять нашу веру?

— О Боге своем тебе лучше с Рахав беседовать. Ей эта тема ближе. Не в моем положении о вашей вере думать.

— Наше племя другого мнения, и я сию минуту доказал бы тебе…

— Ты, Калев, хочешь открыть дискуссию? — недовольно перебил Накман.

— Виноват, сейчас не к месту.

— Не к месту и не ко времени.

— Я прощаюсь, Накман. Хотя, нет, пожалуй, не прощаюсь. А мое предложение о помощи остается в силе.

— Спасибо, Калев.

10

Итак, на счету Калева уже две важных беседы с центральными персонажами истории. Рассказы Рахав и Накмана порождали в голове детектива все новые и новые вопросы, а путь к истине не сокращался, но, казалось, становился длиннее и извилистее.

“Эти люди щедры на слова, — размышлял Калев, — а не прячется ли за словоохотливостью умысел скрыть правду? Сомнительные случаи не любят поспешных суждений, и я высоко ценю креативную неопределенность. Сомнения ведут к уверенности, с них начинается разум. Короче: мои сомнения — мое богатство!”

“Накман бесспорно погружен в глубокое горе, — продолжал рассуждать Калев, — он ненавидит нас, и это очевидно. По его собственному признанию, и, по словам его сестры, он потерял интерес ко всему на свете. Однако так ли это? В его положении естественно мстить, и он собирался это делать, но поддался увещеваниям Рахав. Удивительная покладистость!”

“В том, что касается намерения Накмана причинить вред иудеям и последующего отказа от этого плана, слова сестры и брата чудесным образом сходятся. Такое совпадение не случайно — за ним стоит либо правда, либо хорошо слаженная ложь. Проверить — моя обязанность”.

“Я поверил Накману, когда он сказал, что Ахан добивался встречи с ним. Ведь у казненного нами искателя руки и сердца Рахав был крайне серьезный соперник. Шаткость брачных надежд Ахана совершенно естественно толкала его к поиску любого, пусть даже незначительного, шанса завоевания предмета своей любви”.

“Да, Ахан искал встречи с Накманом, а вот вопрос о богатстве последнего и странной судьбе золотых статуэток не кажется мне столь простым. Как будто бы оба, и брат, и сестра, говорят одно и тоже — сокровища зарыты в землю. Однако, если Накман совершенно однозначно называет цель и место захоронения драгоценных идолов, то Рахав выражается не вполне определенно. Принимая во внимание неравнодушно-алчное отношение Рахав к имуществу брата и неодобрение его действий, нельзя всецело доверять ее словам об этом предмете”.

“Мне тщание пророчеств не сулит, зато чутье и нюх всегда проворны, — пытался Калев призвать на помощь словесную ритмику, — внутри меня народилась интуиция детектива! Замечательное это свойство подсказывает, что ближайшим объектом моего интереса должна стать проверка достоверности речей Рахав и Накмана о таинственном исчезновении золота. Уверен, на этом пути я вправе ожидать счастливую полосу удач, отрадную пору, очей очарованье. Как говорится, один успех идет и за собой другой ведет! И вовсе не про меня сказано, мол, кого удача полюбит, тот поглупеет вдруг!”

***

Калев отыскал боевых друзей Ахана.

— Здравствуйте, бойцы, узнаете меня? — воскликнул Калев.

— Нет, не узнаем. Кто ты таков?

— Я Калев, старый товарищ нашего общего с вами вождя Йошуа.

— Раз пожаловал к нам, значит, понадобились, — догадался первый друг Ахана.

— Угощайся нашей солдатской пищей, — пригласил второй друг Ахана, — немудреная, зато сытная!

— Спасибо, бойцы, я неприхотливый, рад угощению из солдатского котла.

— Чего тебе надобно от нас, Калев? — спросил первый, дождавшись, когда гость покончил с трапезой.

— Я хочу глубже разобраться в деле Ахана. Вы — бывшие друзья его, можете мне помочь. Пришел расспросить вас кое о чем.

— Спрашивай, Калев, — сказал второй.