Тот оборачивается на ходу.

– Думаю, мы справимся самостоятельно. Подожди здесь.

Некоторая лихорадочность его движений свидетельствует о нарастающем нервном возбуждении. Он хочет увидеть американца вблизи. Приглядеться к нему, обнюхать. Возможно, попробовать на зуб.

Дэймон чувствует приближение соперника задолго до того, как тот оказывается в поле зрения. Медленно поворачивается – подчеркнуто миролюбивая поза, во рту незажженная сигарета – и обезоруживает Константина улыбкой.

Вспотевшими пальцами Анна комкает носовой платок. Конечно, Константин не такой дурак, чтобы затеять тут драку (да и дрался ли он хоть раз в своей жизни, это ей, строго говоря, неизвестно), но испортить настроение всем присутствующим, включая себя самого, он вполне способен. А Дэймон? Кто знает, как он отреагирует на дерзость. Ответной дерзостью или сразу ударом в челюсть? Мужчины порой бывают так примитивны.

– Ты заставляешь себя ждать, – заговорил Дэймон, и Константин наконец-то понял, чем отличается американский английский от всех остальных разновидностей английского. – Я здесь уже целых двадцать минут.

Речь немного неразборчивая, зато какой тембр голоса! Если бы он еще догадался отвернуться и не демонстрировать с такой вызывающей откровенностью свой жуткий парализованный глаз.

Константин не очень-то верил во все эти небылицы, которые плели про него глупые ирландские горничные, да и сама хозяйка отеля. Однако сейчас, стоя так близко, что это уже можно было расценивать как вторжение в личное пространство, он и сам со скрытым трепетом ощущал психическую силу этого человека. Силу, способную вызвать любые парафизические явления: телекинез, левитацию… Силу медиума.

Да, этот харизматичный мерзавец способен очаровать. Но глаз! Эрины, гойделы, круитни, лагены, десси[23] и даже сиды – все они придерживались незыблемого правила: человек с каким-либо физическим изъяном не может быть королем. Королем – никогда. А кем же может? Кем, если не королем?

…и король Мунстера послал за Мог Руитхом, друидом. И когда тот пришел, король пожаловал ему два надела в Феара Муйге, названные землей Ройстиг и землей Кордунайг. После этого Мог Руитх снял заклятье, наложенное на воду, чтобы удерживать ее, и взметнул ввысь свое колдовское копье, и в том месте, куда оно упало, из земли забил родник, и та вода спасла людей Мунстера от великой жажды.[24]

– Ты ждал меня? – Щурясь, точно от яркого света, Константин старался выдержать его взгляд. – Зачем?

– Кажется, ты хочешь мне что-то сказать. Разве нет?

Неторопливо выговаривая слова, Дэймон смотрел ему в лицо и улыбался, легонько терзая зубами незажженную сигарету.

– Да. Спасибо, что развлекаешь мою подругу, она немного скучает. Но знаешь что, – Константин сделал вескую паузу, – постарайся не заходить слишком далеко.

– Не заходить слишком далеко. – Тот понимающе кивнул. – Так это называется. Хм… забавно. Значит, теперь я должен дать тебе слово… как это называется… слово чести, что в один прекрасный день, завалившись к своей подруге без предупреждения, ты не обнаружишь меня в ее постели. Так, что ли? – Вздохнув, он скорбно покачал головой. – Мне очень жаль, старина, но этого я тебе обещать не могу. Не потому, что твоя подруга так необыкновенно хороша (хотя, на мой взгляд, она хороша), что я ни в силах устоять перед соблазном. Я могу устоять перед любым соблазном. – Еще один вздох. – Если в этом есть какой-то смысл… А потому, что само это требование абсурдно и непристойно. Никто не вправе требовать любви. Никто не вправе требовать верности. На это можно надеяться, но требовать этого просто смешно.

– Сильно сказано, – заметил Константин, по-прежнему не сдаваясь, по-прежнему отвечая взглядом на взгляд. – Значит ли это, что в один прекрасный день я все же обнаружу тебя в ее постели?

– Разумеется. Стоит ей только захотеть.

Таков был ответ, однако оскорбленным Константин себя не чувствовал. Скорее, завороженным. Внешность стоящего перед ним человека заворожила его, как завораживает порой мелодия или картина. Изящные скулы, придающие лицу нечто азиатское, упавшая на лоб прядь темных волос. Один глаз нормальный, подвижный. Другой вроде бы такой же, без видимых повреждений, но пустой как замерзший колодец. Безжизненный, бесполезный… Рот практически безупречен. Ноздри и переносица точно изваяны тонким резцом.

Он заставил себя опомниться.

– Дэймон, да? Слушай, Дэймон, а ты умеешь разозлить человека.

– Я много чего умею, Константин.

– Правда?

Художник, мать твою. Его порочная красота пробуждала в душе самые дикие, самые нецивилизованные, самые немыслимые желания. Швырнуть его на асфальт и топтать ногами. Связать по рукам и ногам и… И что?

Константин щелкнул зажигалкой. Ладонью прикрывая огонек от ветра, поднес к сигарете Дэймона. Тот подался вперед. Пальцы его сомкнулись на запястье Константина. Глаза сощурились от дыма, когда табак встретился с пламенем.

– Послушай, а может начать все сначала?

– Что ты имеешь в виду?

– Хороший вопрос. Так ведут себя женщины. Когда они в принципе знают, о чем речь, но стараются выиграть время.

– И все же.

Дэймон изобразил улыбку. Он закурил, но продолжал удерживать руку Константина. Крепкая хватка. Даже очень крепкая.

– Ты можешь вернуться в гостиную, обойти вокруг стола, снова выйти на террасу и попробовать завязать со мной разговор. О чем? О международном положении, о скачках, о видах на урожай… словом, о чем угодно, только не о том, с чего ты начал в первый раз.

– Да? – усмехнулся Константин. – И что изменится?

Зажигалку он давно уронил на каменный пол и теперь просто стоял без движения, глядя в опасно поблескивающие глаза Дэймона и стараясь не морщиться от боли.

– Что? Мы станем друзьями.

– Тогда как сейчас…

– Тогда как сейчас мы рискуем стать больше… больше, чем друзьями.

Константин молчал. Ему было ясно, что Дэймон провоцирует его, но не ясно, с какой целью. В любом случае гадать он не собирался, поэтому сделал то, чего хотелось ему самому, а именно: свободной рукой перехватил запястье подлеца и сжал с ответной жестокостью. Стиснул до хруста кости.

– Great[25], – прошептал Дэймон, даже не пытаясь оказать сопротивление.

– Думаю, ты этого хотел. Вернемся к нашему разговору.

– Чтобы ты снова начал упрекать меня в безнравственности? Ни за что!

Позабыв о своих первоначальных намерениях, Константин уже наслаждался этим фарсом.

– А ты ею гордишься? Своей безнравственностью.

– Right on![26] Спекулировать личной добродетелью никогда не приходило мне в голову. Что если врата познания захлопнутся навсегда, чуть только я задумаюсь о своей нравственности или, того не легче, о спасении своей души!..

– Ницше, – удовлетворенно отметил Константин.

– Да, – скромно подтвердил Дэймон. – Я грешу любовью к немецким философам.

Переговариваясь, они мало-помалу отступали вглубь террасы, пока не оказались рядом с кирпичной оштукатуренной стеной здания, так что