Передать впечатления от квартиры Жоржа – старой одесской профессорской квартиры, – от мамы Жоржа – приветливейшей, умнейшей, благороднейшей Веры Николаевны Кефер, я не берусь, по крайней мере сейчас не берусь, как не берусь передать первое впечатление от хозяина квартиры Жоржа (мне трудно это сделать, потому что у меня стойкое ощущение, что мы с ним знакомы всю жизнь), но я берусь описать впечатления от обеда, которым, после столь долгожданной помывки в ванной, нас приветствовали хозяева. О, эти одесские обеды, переходящие в ужины, с килечками и домашней колбаской, с глоссиками и баклажанчиками, с водочкой и вином, выпиваниями и закусываниями и снова выпиваниями – и всё это со старинных приборов и подчиненное строгому, продуманному ритуалу! Когда гости приходят и уходят, а на столе не пустеет и когда ты уже думаешь, что все, финиш, – появляется дымящаяся миска с нежнопламенным борщом… Нет, тут потребно перо старика Державина (хоть и был он антисемит)!

По окончании ужина (далеко за полночь) решили определить нас с Аликом на постой в квартиру Вити Фан-Юнга, благо оная квартира находилась буквально в двух шагах и была свободна – профессор Фан-Юнг с семьей жил на даче. Перешли в соседний дом, прошли через готического вида подъезд с выложенной по кафелю пола надписью «SALVE», поднялись на четвертый этаж, и осталось только доползти до кровати – сил уже не было никаких! Так начался заключительный – одесский – этап нашего путешествия.

Потемкинская лестница.

Вообще-то, это был не первый мой приезд в Одессу. Первый состоялся еще в 56-м году, когда папа в качестве поощрения за хорошую учебу (и в ознаменование вышедшей в свет небольшой книжки, существенно поправившей наше материальное положение) вывез меня – девятиклассника – на море. Тогда я впервые увидел, прочувствовал кожей, нервами, всем существом море, Черное море (Балтику я видел и раньше, но Балтика не в счет, это и не море вовсе). До сих пор помню детский восторг, охвативший меня, когда автобус, с трудом преодолев последние метры затяжного подъема старого узкого шоссе Симферополь – Ялта, выполз на вершину Ангарского перевала, и вдруг открылась вся сиреневая морская ширь. Мы тогда большую часть времени прожили в Алуште – маленьком татарском городке, где узкие улочки спускались к морю, пролегая вдоль крыш расположенных ниже уровнем домов, а в центре возвышалась старая генуэзская башня, тогда вполне жилая, с вывешенными из бойниц веревками со стираным бельем обитателей. Мы купались в море, ездили на катерах на экскурсии по прибрежным городкам. Потом переселились на несколько дней в Ялту, жили в Ореанде, купаться ездили на катере в Никитский ботанический сад или в Ласточкино Гнездо. Потом – в Севастополь (его тогда первый год как открыли для посещения). Я ходил по городу, забрался в Херсонес, подобрал там несколько черепков, до сих пор храню оттуда донце амфоры. В Севастополе сели на пароход – старый «Петр Великий», как я потом узнал, это был его последний рейс перед списанием. Посреди моря пароход сломался, и мы полдня плавно болтались на зыби. Потом пароход починили, его старая машина запыхтела, и мы неторопливо приплыли в Одессу. В Одессе поселились в самом центре – в старой гостинице «Пассаж». Я тогда был увлечен Бабелем – только вышли его «Одесские рассказы» – и наутро, вооружившись картой города, отправился искать бабелевские места. Дело затруднялось тем, что все улицы города были сплошь переименованы, иногда и по нескольку раз, и находить исторические места, ориентируясь по карте, было непростым занятием. К счастью, выручали одесситы, охотно объясняя все, что я спрашивал, а заодно и многое из того, что спросить забыл или не догадался. Вот характерная сценка того времени. Ищу Молдаванку. Уверенности, что иду правильно, нет. Решаю спросить у уличного сапожника. Происходит следующий разговор:

– Скажите, пожалуйста, как пройти на Молдаванку?

– А что вам там надо?

– Ну так, вообще, район Молдаванки…

– Ну, может, вам там что – то конкретное?

– Нет, ничего конкретного…

– Странно… А вы сами откуда будете?

– Из Москвы.

– И давно там живете?

– Всю жизнь…

– И родственники у вас там есть?

Идет примерно десятиминутный доброжелательный разговор, во время которого выясняется, какие у меня есть родственники и где примерно они живут и чем занимаются. Наконец решаюсь прервать нить беседы и вернуться к тому, с чего начал – так как же все-таки пройти на Молдаванку? Но вы же находитесь на Молдаванке! – получаю я удивленный ответ…

Трое на Примбуле не в сезон…

Вечером в городском саду, напротив гостиницы, играл духовой оркестр…

Одесса мне тогда понравилась чрезвычайно!

Второй раз попал я в Одессу уже году в 62-м, мы тогда с Володькой Сумачевым возвращались из нашего второго кавказского вояжа. Сам вояж, когда мы на попутных машинах автостопом перемахнули всю Грузию, к Одессе имеет косвенное отношение, так как мы, сойдя с теплохода, только переночевали и наутро отправились автостопом дальше – через Киев – в Москву. Правда, и тут Одесса проявила по отношению к нам свой гостеприимный нрав – на ночлег нас устроили и ужином накормили какие-то случайные одесситы, встреченные нами на Дерибасовской. Поэтому с полным основанием могу сказать, что только наш с Аликом приезд в 1963 году открыл для меня этот город, сделал так, что единственным местом, где бы я согласился жить, не считая нашей многострадальной родной Москвы, стала Одесса.

…И до сих пор, в уже преклонных годах: вот я в Одессе. Все живое цветет, шелестит и улыбается. Солнце сияет, море прозрачно и ласково, девушки надевают легчайшие и прозрачнейшие блузки и щурят глаз победно. А базар! Привоз, как всегда, ошеломляет неподготовленного северянина: хрумкие огурчики, брынзочка, кровяночка, копченое мяско, малосольная «сарделечка», нежнейшая дунайская селедочка и вино… Эх!

Агашка над одесским портом.

Все побережье Крыма, как и любое морское побережье СССР, а также все города и поселки, расположенные вблизи этого побережья (такие, как Ялта, Евпатория, Коктебель – тогда Планерское, Феодосия), было тогда погранзоной, с особыми правилами регистрации приезжих. Кроме обязательной для всех городов Союза временной или постоянной прописки, требовалась еще регистрация на погранзаставе, по улицам ходили патрули, которые могли проверить документы. Пребывание на берегу (на пляже) после захода солнца запрещалось. Как и многие другие советские правила, режим погранзоны в курортных поселках зачастую превращался в фарс. Вдоль всего побережья были расставлены вышки с прожекторами. Любимым развлечением пограничников, дежуривших на таких вышках, было спугивать вечером парочки, затаившиеся в укромных уголках пляжа, направляя на них луч прожектора.