обстоятельства суть главные препятствия к введению истинных легких войск в европейские армии. Народ, так сказать, наездничий, передает в роды родов способность свою к набегам не через земледелие, художества и торговлю, а через беспрерывное рысканье за добычей среди обширных пустынь, среди ущелий гор, или в соседстве и в вечной вражде с горными и пустынными жителями. Самый род войны, о коем рассуждаем мы, носит в существе своем отпечаток чего-то дикого, необразованного, и отличается средствами свойственными одним только ловчим зверям и непросвещенным народам.

В таком положении Азия. Суеверие, ограждая её от просвещения, сохраняет и поныне в народах, её населяющих, то беспокойное свойство, которое алчет чужого достояния. Все войны, ими предпринимаемые, состоят во внезапных ударах, в неутомимой подвижности и в дерзких предприятиях шумных полчищ наездников. Вызов к бою, натиск, сеча их, всё нестройно, безобразно; но быстро, нагло, свирепо! Какое устройство соблазнит сих удрученных рабством воинов, дышащих свободно только на поле брани? Кто дерзнет оковать дисциплиной сии кипящие толпы в порыве их своеволия? Аль-Коран, воспрещающий подражание христианам, булат, пустыни и быстрые кони суть союзники их против нововводителей!

Верх совершенства военной силы государства должен бы заключаться в совокупном обладании европейской армией и войсками азиатских народов, дабы первой сражаться в полном смысле слова, а последними отнимать у неприятеля способы к пропитанию и к бою. Но как преклонить дикую необузданность Азиатцев к правильному содействию регулярной армии? Одной России, объемлющей треть Европы и знатную часть Азии, предоставлено обладать устроеннейшей армией в свете и с тем вместе владычествовать и над народами одинаких свойств на войне с Азиатцами, и подобно европейским войскам покорными начальникам: я говорю о казаках.

Вековые вторжения племен восточных в недра России через Украину, берегами Днепра, Дона и Урала образовали в южной части отечества нашего народы, принявшие нравы, обычаи и образ действия на войне у племен, с ними враждовавших. Вся часть земли от южных берегов Днепра до берегов Урала, разных родов казаками обитаемая, есть живое доказательство справедливости моего изложения. Правда, что по мере покорения, отлива и рассеяния сопредельных им хищных народов, они уступили всадникам оных в пылкости натисков и в личной ловкости[7]; но сохраняя еще в достаточной силе и пылкость и ловкость наездников, чтобы быть пугалищем всей европейской легкой конницы, они превзошли азиатскую в том, что к качествам оной присоединяют чинопослушание, и по воле просвещенных начальников действуют на слабейшие части неприятельской армии, или на те, коих поражение более соответствует цели общего предначертания. Вот истинное войско наездников – наездников не по одежде, не по названию; но по преданиям, по воинственным обычаям соотчичей, и по неутомимому охранению личной свободы и собственности от хищных народов, с ними граничивших. Но обладая войском, исключительно нам принадлежащим, воинской ли проницательности Русских оставлять его без внимания потому только, что легкие войска других европейских государств, составляемые из одного брака пехоты, артиллерии и тяжелой конницы, не имеют и не могут иметь важности, равной с сими тремя коренными частями военной силы? Какой из военачальников наших при первой европейской войне не поднимет легкую конницу свою на черту означенных трех первостепенных частей, и через то не усилит себя лишним против других армий орудием? Польза сего подвига будет тем действительнее, что превосходство России над прочими государствами, относительно оборонительного её положения[8], ограничивается не одним соединением чрезвычайных легких войск с чрезвычайной армией: оно умножается от необъятной её местной обширности. Погрузившийся в бездну оной неприятель принужденным находиться и удаляться от средоточия средств и пособий своих, и дабы не увеличивать еще более расстояния, подчинять все движения свои прямейшему пути, исходящему от означенного средоточия. Та же местная обширность представляется в другом виде армии и легким войсками нашим: действуя в самых недрах широкого и глубокого основания своего, они обладают полной волей двигаться по оному во все стороны. Посредством искусных или отважных изворотов они всегда могут сохранять свободное сообщение с частью земли; удобнейшей для военных действий, и к тому же еще не опасаться быть ни изгнанными за пределы государства, ни притесненными ко дну или к боковым рубежам оного.

Конечно, сия необычайная обширность причиной великого протяжения западной границы нашей – протяжения, по словам некоторых закоснелых староверов, много подвергающего Россию опасности. Но долго ли нам благоговеть перед обветшалыми предрассудками и не видать, сколь ничтожно неудобство сие в земле, коей глубина и широта соответствуют протяжению границы? Война начинается в смежных между собой пределах держав неприязненных. Нет примера, чтоб она на них когда-нибудь кончилась. Спорные дела государств решатся ныне не боем Горациев и Курияциев, не поединками полководцев, не овладением какой-либо пограничной крепостью и не бесконечными боковыми движениями двух противоборствующих корпусов, носящих звание армий. Ныне народ или народы восстают против народа; границы поглощаются приливом несметных ополчений, и военные действия силой или искусством немедленно переносятся в ту или иную враждующую область. Какое же остается влияние границе тесной или пространной на военные действия, и не середина ли государства служит уже тогда единственной основой всем наступательным и оборонительным предначертаниям? И подлинно, если берега Рейна, усеянные первоклассными крепостями, не более других рек преграждали вторжения немецких войск во Франции и французских войск в Германию; если судьба сих воюющих государств решилась в Вене, в Берлине и в Париже, а не на границе; и наконец, если, с другой стороны, Россия и Испания, после великодушной и искусной борьбы, изгнали без помощи границ огромные французские армии из недр своих: то что может быть очевидней и разительней сих доказательств?

Однако же надобно и то сказать: не всякому государству удобно допускать военные действия в собственные пределы. Прибавляю к вышесказанному, что область, подъявшая бремя вторжения, требует не только великого местного простора, но и глубины, соразмерной с широтой поперечника оной. Иначе вторжение обратится в пользу наступательной армии и в гибель оборонительной. Пример сему у нас в памяти.

В 1760 году прусская армия, претерпев поражение у границы своей, лишилась сообщения с недром государства, была приперта к морю и положила оружие, потому что глубина Пруссии в отношении к неприятелю, действующему от юга, несравненно короче протяжения её поперечника. В том же и в последующем году армия наша, действовавшая в восточной Пруссии, едва не была два раза подвержена подобной участи: в первый раз через натиск французской армии от источника реки Вкры, с намерением припереть нас к так называемой тогда Австрийской Галиции; другой раз действием оной же армии от Нарвы к Кёнигсбергу, для притеснения нас к Фриш-Гафу. Что тогда причиной