Раздались два одиночных выстрела. Там, наверху, казалось, загудел купол.

Василий Васильевич бросился к паперти и мигом проник в церковь. Увидел, как скрылись наверху двое солдат, и сам начал подыматься по винтовой лестнице.

— Странно, будто постреляли один другого, — недоуменно сообщил Тарасов, успевший слазить наверх, к звоннице, и вернуться на нижнее перекрытие. — Сейчас снимут их… Пошли обратно.

Неприятное и грустное чувство испытал Василий Васильевич при виде убитых молодых парней. За что сложили головы? Кто они? Кто обманул их?

— Погоди-ка! — отстранил «ястребка» и склонился над окровавленным лицом парня Филимон. — Так он же жив, веки дрожат… Гляньте-ка… Это же Скворец, к Ганке Куле на хутор ночью вот с этим, значит, на пару заходил… В село явились дневать.

Киричук прощупал пульс тяжелораненого и велел осторожно перенести его в машину.

— Скорее в ближайшую больницу! — поторопил Киричук. — Связной Угара!

Привыкнув работать допоздна, Сухарь не мог заставить себя уснуть с наступлением темноты. Улегшись в закутке на лежанку — от кровати в переднем углу отказался, — он мысленно торопил время, томительно дожидаясь, когда должен встретиться с подполковником Киричуком в дубках, которые находились пониже мостка через речку.

Задолго до полуночи Антон Тимофеевич, набросив шинель, тихонько выбрался из дома, посидел на лавочке — пригляделся к кромешной темноте и, осторожно ступая, пошел под горку, к мосточку у речки.

Шел, не испытывая ни тревоги, ни страха. Хладнокровия ему не занимать. И все-таки, войдя в дубки, вздрогнул, услышав:

— Здравствуйте, Антон Тимофеевич!

Они укрылись в густых зарослях.

— Думал, вы еще на подходе, — признался Сухарь.

— Нетерпение у меня, да и вам, чую, не сидится. Что на селе говорят о бандитах?

Сухарь от этого вопроса чуть не засмеялся, вспомнив встречу с секретарем сельсовета, ответил:

— В каждом новом человеке мерещится оуновец. Вчера днем инструктора райкома партии тут приняли за бандита. Напряжены люди, оуновцы мешают жить крестьянам, потянувшимся к коллективному труду.

— В том-то и дело… — вырвалось с сожалением у Киричука. — Других новостей, вижу, нет. Приглядывайтесь, как люди живут на селе, навестите кого-нибудь из старых знакомых. Есть такие?

— Должны быть, конечно…

— Тогда больше не задерживаю. Если почувствуете опасность, уходите к своему дяде — леснику или постарайтесь известить его, где вы. Завтра в полночь встретимся здесь же.

Но этому не суждено было сбыться.

…Еще в первый вечер, обходя село Бабаево, Сухарь увидел возле сельмага женщину, показавшуюся ему давно знакомой. У нее были русые, заплетенные в одну косу волосы, лицо овальное, прямоносое, которое немножко портила вздернутая от шрамика верхняя губа. Но и без этой бесспорной приметы Антон Тимофеевич узнал Наташу Хряк, когда-то бойкую, задиристую девчонку, со старшим братом которой дружил в юности. Вчера он понаблюдал, куда пойдет Наталия — его она не признала. Заметил, что ее хата под шифером богатенько глядится на фоне осевших по соседству развалюх.

Сегодня Сухарь с обнадеживающим удовлетворением увидел во дворе Натальиного дома здорового мужчину, в котором признал Митьку-голубятника, когда-то самого сильного из подростков в Бабаеве, которого недолюбливал: обижал слабых.

К нему в гости и решил наведаться около трех часов дня Антон Тимофеевич. Подоспела тетка, спросила:

— Ты к Готре?

«Готра! — вспомнил Сухарь фамилию Митьки-голубятника. — Но откуда тетка Ивга узнала, куда я собрался в гости?»

— Почему ты решила, что я к Готре? — спросил он.

— Он приходил, спрашивал о тебе. Кто-то ему сказал…

— Вот в чем дело… Выходит, я, можно сказать, приглашен.

Идти до хаты Готры было недалеко. Антону Тимофеевичу повезло: неподалеку от калитки он нагнал с ведром воды Наталью, выхватил из ее руки ношу.

— Ой, напугал! — всплеснула она руками. — Если бы Митя не сказал о тебе, подумала бы, налетел бандит.

— Что я, такой уж страшный?

— Да и они по роже не больно страшны… Ты, говорят, в плену был?

— Кто говорит?

— Ну, кто-то Мите сказал.

— Был, везде я успел… Дмитрий-то дома?

— Где же ему находиться? А ты гладкий, справный.

— Ты тоже не отощала.

— Будет тебе смешить-то, разнесло, хочешь сказать. На воде и хлебе сижу. Говорят, с воды тоже толстеют.

— Не толстеют, а пухнут, — отшутился Сухарь. — Я косу твою увидел, и знаешь, что вспомнил?

— Что? — широко улыбнулась она.

— Бывало, в юности, когда у тебя волосы в одну косу заплетены оказывались, говорили: «Сегодня Натка опять проспала в школу». А сейчас решил, тебе некогда ею заниматься.

Лицо Наталии вспыхнуло в довольной улыбке, ей было приятно, что кто-то сохранил в памяти такую трогательную подробность из ее детства, о которой она и вспомнить-то не могла, даже муж никогда ничего не говорил похожего, а тут еле узнанный человек — свидетель детства — преподнес ей такой подарок.

— Ой, Антон! — обхватила она его крепкими руками за шею, поцеловала в щеку и бросилась в калитку, крикнув весело: — Сегодня я не проспала!

Набычившись, у ограды стоял Дмитрий. Крупное злое лицо, губы подобраны, а из глубоких глазниц сверкали два распаленных огонька. Сухарь, конечно же, понял причину такой реакции, однако приветливо вскинул руку и, к своему удивлению, увидел, как Готра, будто бы спохватившись, вдруг приглашающе открыл пошире калитку, согнав с лица хмурое недовольство и говоря:

— Заходи, Антон, гостем будешь.

Они пожали друг другу руки, и в этом излишне крепком рукопожатии хозяина Сухарь уловил какую-то настораживающую неестественность. Уж не сцену ли ревности задумал тот устроить, заподозрил он.

— Я заходил к тетке Ивге, тебя не застал.

— Откуда ты узнал, что я приехал?

— Видел, из хаты дядьки Парамона ты выходил. Подумал, неужто Антон?

— Что же не окликнул?

— Да как-то неожиданно все, не поверилось даже, — замялся Готра.

— Как с того света, хочешь сказать, — с усмешкой пояснил Антон Тимофеевич.

— Столько лет! И еще каких! Потом… — почему-то стушевался хозяин, полез в этажерку за рюмками и даже с фальшивинкой прикрикнул на жену за то, что копается где-то и не подает закуску на стол.

— Что же за этим «потом», договаривай, мы с тобой как-никак ровня, вроде бы друзья с детства, — захотел основательно завязать разговор Сухарь.