Своих главных героев он тоже наградит садом. В доме-особняке в саду близ одного из Арбатских переулков поместит Маргариту, Мастеру достанется подвал — скромный приют, но во дворике — садик, еще будут лепестки роз, книга и, конечно, — Маргаритины глаза.

Он вспомнил панораму «Голгофа», которая была открыла около польского римско-католического костела в специально построенном круглом павильоне. Там была воссоздана сцена казни Христа.

Он помнил, как гимназистом ходил туда, и как мурашки по коже пробегали от этой страшной и одновременно величественной картины. Казнь Христа. Вар-рава. Но если казнь Христа центральная тема его романа, то должно быть еще одно действо, которое уравновешивало бы ее композиционно и стилистически. Что там может быть? Что?

Москва. Середина 30-х гг. XX века

Кем он был? Пожалуй, он и сам не мог ответить на этот вопрос… Иногда он пытался вызвать в памяти картины детства, они вставали перед ним яркими и живыми, но через минуту тускнели, словно детство уже находилось в заповедной стране, куда ему не было хода, или он перевертывал страницу старой книги без права прочитать ее снова.

Уильям Буллит, первый посол США в России родился 25 января 1891 года в Филадельфии; его предки по семейной легенде вели свой род от французских гугенотов, бежавших от гонений в Америку. Родовым гнездом они считали древний город Ним в Провансе. Настоящая фамилия Буле с момента эмиграции вскоре превратилась в американизированный вариант — Буллит.

Он был мальчиком из респектабельной семьи, владевшей домом в престижной старой части города. Его детство состояло из домашних приемов и праздников, степенных прогулок и поездок в Европу; несколько лет он провел в Мюнхене и Вене, где научился говорить по-немецки. Французским, языком предков, он владел почти в совершенстве.

После престижной частной школы Буллит поступил в Йельский университет, где утвердил себя в качестве редактора университетской газеты, а также снискал славу на поприще ораторского искусства. Ему прочили карьеру юриста, но скучное крючкотворство никак не могло стать для него занятием всей жизни. Ему нужно было нечто иное, что будоражило бы нервы и давало пищу для ума. Он хотел быть в гуще событий, а не сидеть в офисе, разбирая дела, которые длились годами.

Кем он будет? Вопрос витал в воздухе…

Но жизнь сама внесла коррективы в его неустойчивое существование. В 1914 году умер отец; он вместе с матерью предпринял вояж в Европу, чтобы оправиться от утраты, и по удивительному стечению обстоятельств, которых в дальнейшем на его жизненном пути будет немало, в августе они оказались в Москве, остановившись в отеле «Националь».

Это было его первое знакомство с городом. Перед ним протекали шествия людей под патриотическими лозунгами и знаменами… Он вдруг понял, что хотел бы, пожалуй, стать репортером, чтобы мгновенно откликаться на происходящие события, посылать свои заметки в газеты и назавтра уже видеть их…

Его мечта сбылась, он стал репортером, но чувство острого счастья, которое охватывало его в первое время, потом сменилось другим — более спокойным и взвешенным. И тогда он понял, что счастье не может длиться слишком долго…

Он был первым послом в Советской России, и это ко многому обязывало. Он ощущал в себе дух первых первопроходцев, которым необходимо было застолбить свой участок и найти в нем золотоносную жилу. Он был полон рвения, здорового честолюбия и амбиций. Ему хотелось стать не просто первым, но и лучшим, оставить свой след в истории. Он смутно завидовал писателям, актерам, музыкантам. Они явно могут оставить след своего присутствия на земле более весомым, чем они, политики. Зато у них есть оружие пострашнее. Они способны низвергнуть целые страны и империи в ад, разрушить их как по мановению волшебной палочки, и никто, абсолютно никто, не мог помочь погибающим народам, которые вели между собой ожесточенные сражения.

Он был дитя эпохи. Когда карта мира, которая казалась столь прочной и незыблемой, дала крен, трещины, которые прошили ее насквозь, изменили все самым радикальным образом. Старые империи потерпели крах, но на их руинах появилась новая Красная империя. Возвышение Советов было молниеносным и стремительным. Не успела расцвести нежным и болезненным цветом Февральская революция, в которой красивый и честолюбивый Керенский увлекал своими речами толпу, особенно женщин, как страна пришла в хаотичное движение, и к власти прорвалась упрямая орда большевиков.

Их сокрушительный натиск и упорство поражали воображение. Они казались колоссами, поднятыми с хтонических глубин океана мировой политики. Эти колоссы — Ленин, Каменев, Свердлов, пламенный Троцкий и хитрый Сталин — были для него героями древнегреческой трагедии, повторяющейся на этот раз не в пейзажах Эллады, а на просторах суровой и снежной России.

Конечно, такое стремительное возвышение не было совсем уж неожиданным. Тайные реки и ручейки издавна подтачивали фундамент российского исполина, но все равно мало кто мог предвидеть, что на арену истории вырвутся эти парни, готовые в любой момент пустить в ход «маузер». Эти большевики не церемонятся ни с кем и ни с чем, и потому их взлет закономерен…

Церковь и православие, которые были столпами Российской империи, оказались на деле хлипкими сооружениями. Здесь впору было воскликнуть популярное изречение: «колосс на глиняных ногах». Так оно и было. Справедливости ради надо сказать, что церковники сопротивлялись, но и этот бунт был подавлен и беспощадно уничтожен.

Разруха сменилась военным коммунизмом, затем наступил НЭП, следующим шагом было плановое хозяйство.

Международная изоляция Советской России была прервана, когда ее признала Латвия, потом Германия, Польша, Финляндия, и уже следом — Великобритания, Италия, Австрия.

США долго не устанавливали с Россией дипломатических отношений.

Советы отказывались платить по долгам Временного и царского правительств, отказывались возвращать те деньги, которые ранее ссудила Америка. Для налаживания отношений в США со стороны партии большевиков прибыл Максим Литвинов, матерый ас ленинской гвардии. С американской стороны над договором трудился Уильям Буллит.

Переговоры шли трудно. Временами казалось, что они в тупике, и Литвинову ничего не остается, как купить обратный билет на пароход в Москву. Все висело на волоске, но здравый смысл, в конце концов, возобладал; Литвинову удалось найти компромисс в вопросе о старых долгах, а также решить проблему новых американских займов.

Дипломатические отношения были установлены, несмотря на то, что не все американцы были в восторге от «братания с большевиками». А его родной дядя, филадельфийский пастор, назвал это договор — позорным.