— Джинни. До встречи, мистер Смит. До встречи, пес мистера Смита, — улыбается.

Или ты многовато дал ей на чай, или ты ей понравился.

Джинни закрывает дверь.

Поезд мчится по длинному туннелю.

Вырывается на свет. Нью-Джерси. Болота. Нью-йоркские небоскребы исчезают в предвечерней дымке.

Наконец-то мы одни. И в безопасности.

Так вот, у меня есть вопросы.

Запертое купе. Человек и собака катят по пустынным землям Нью-Джерси. Химические комбинаты. Нефтеперерабатывающие заводы. Выжженные луга и отравленные болота.

Пес не отрываясь глядит в окно, словно решает какую-то головоломную задачу. Мальчик нетерпеливо глядит на пса.

Поговори со мной.

Как они живут в такой вонище? И ведь ничего не чистят. Живут себе и живут…

Задергиваю шторку. Прощай, пейзаж. Экскурсия начнется после разговора. А теперь прошу ответить на несколько вопросов.

Громадная псина нервно ерзает.

Что ты хочешь узнать?

Начнем с начала. Кто я такой? Почему меня пытаются убить? Кто такие «они» и, если уж на то пошло, кто такой ты? Ты из Сумеречной зоны или вообще результат какого-то сверхсекретного правительственного эксперимента? И что это за штука — Пламенник?

Извини. Ничего по этому поводу сказать не могу.

Слушай, ты, пес, кончай мне голову морочить.

Слушай, ты, человек, я тебе голову не морочу. Я действую в твоих интересах.

И не можешь ответить на мои вопросы?

Я знаю ответы, но сообщить их тебе не могу.

Я выхожу из себя. Прыгаю на него. Пытаюсь схватить за горло.

Джиско рычит и стряхивает меня.

Я хватаю его за переднюю и заднюю лапы.

Он скалит зубы. Предупреждающе рычит.

Сейчас же отпусти.

Говори!

Пытаюсь его повалить.

Зубы смыкаются у меня на правой руке. Пока что пес меня не кусает. Даже кожу не прокусывает. Но я чувствую, как напряглись у него мышцы. Будто стальные тиски.

Последний раз предупреждаю. Отпусти.

Молочу Джиско левым кулаком. Чтоб тебя! Кто я такой? Я имею право это знать!

Пес вскакивает. Неожиданный рывок. Наверное, в роду у него были ездовые лайки. Я лечу вперед и стукаюсь головой о металлическую стену — так сильно, что в глазах темнеет.

Ты пришел в себя?

Нет.

Прости, но у меня не было другого выхода. Никогда не хватай собаку за горло. Очень древний инстинкт: защита сонной артерии. И никогда не хватай собаку за лапы. Не менее древний инстинкт: стремление оставаться на ногах.

Кажется, ты мой друг. На данный момент единственный. Почему ты не желаешь сказать мне то, что мне нужно знать?

Я тебе даже этого говорить не должен. Но мне тебя жаль.

Хорошо. Почему?

Потому что человеческий мозг — механизм необычайно мощный, однако печально известный своей хрупкостью и нестойкостью.

То есть?

Истина тебе не по силам.

А ты попробуй.

Не имею права рисковать.

Представим себе самое страшное.

Резкое разобщение с собственным прошлый. Утрата чувства собственной личности. Ощущение, что мир тебя предал. Ты попросту сломаешься.

Может, я и человек, но сломать меня не так-то просто.

Почитай «Эдипа».

Ты собираешься поведать мне, что я убью отца и женюсь на матери?

Джиско поднимает на меня печальные собачьи глаза.

Дело обстоит гораздо хуже. Прости меня, малыш. Неужели ты думаешь, что я не рассказал бы тебе все, если бы мог?

Самое ужасное, что именно так я и думаю. Я опускаюсь на грязный голубой коврик на полу купе. Сворачиваюсь в комочек. И реву. Уже давно накопилось.

Горе ударяет в меня, словно молния. Жуткие видения. Папа отстреливает себе ногу. Лицо у него перекашивается от боли. Поднимает дуло к виску: «Следующим выстрелом я вышибу себе мозги. Хочешь на это посмотреть или все-таки побежишь?» Тварь, которая была Райли, губы вымазаны в моей крови. Прыжок между домами. Лик смерти. Меня преследует по пятам безымянная, безликая армия. Никому нельзя доверять, кроме громадного колтуна в обличье пса, который не желает отвечать на мои вопросы, потому что, по его словам, стоит мне узнать правду о моей судьбе — и эта судьба покажется мне хуже той, из-за которой Эдип выколол себе глаза.

Тук-тук.

Уйдите. Оставьте меня в покое.

Не знаю, сколько я пролежал на полу, рыдая и дрожа.

Джиско лежит рядом. Прижался ко мне.

Ну-ну, не плачь, малыш. Мне так тебя жалко. Такой потерянный. Такой одинокий. Я тебя прекрасно понимаю. Мы все, так сказать, в одной лодке…

Кто это «мы»?

Ничего-ничего. Оговорился.

Нет, не оговорился. Кто такие «мы»? А?!

Я. Те, кто за тобой охотится. Те, кто тебе помогает. Горм. Супруги, которые тебя вырастили.

Я понимаю, что на все вопросы ты ответить не можешь, но ответь хотя бы на один. Откуда вы все? Пожалуйста, скажи!

Огромная псина в замешательстве.

Сумеречная зона тут ни при чем. И правительственные эксперименты тоже.

Тук-тук-тук.

Тогда откуда?

Отсюда. Но не совсем.

Пока что ответа я не получил.

Длинный мокрый собачий язык лижет мне щеку. Утешает, наверное.

Ты сойдешь с ума. А сейчас некогда. К нам кто-то стучится. Ты наш маяк надежды. Соберись. Ведь столько людей на тебя рассчитывают.

Да что ты говоришь? Скажи им, пусть подавятся. Я хочу к родителям. Хочу, чтобы у меня опять была нормальная жизнь. Хочу лечь спать в своей комнате, где стены завешаны спортивными плакатами, на этажерке стоит мой магнитофон, на столе — фотография улыбающейся Пи-Джей, а из окна виден мамин садик.

Тук-тук-тук-тук.

— У вас все в порядке? Откройте.

Послушай, малыш, можешь целое море себе наплакать, но этого не вернешь. Его больше нет и не будет. А здесь и сейчас у нас неприятности. Кто-то ломится к нам в дверь.

Рыкни. Это кто угодно поймет.

Нет, надо открыть дверь и показать, что у нас все нормально. Пожалуй, самое существенное, что мне хотелось бы подчеркнуть, — это что сейчас не время для нервного срыва. Нам нельзя привлекать к себе излишнее внимание.