открывается. Хочется крикнуть, а воздух забивает дыхание. Рука невольно потянулась к кольцу запасного парашюта. И вдруг сильный рывок. И тишина. И только в небе плавно раскачивается белая хризантема парашюта…

На земле Дмитрий Павлович спросил Юрия:

— Хочешь полетать на ЯКе?

Как можно не согласиться! Мартьянов советует: гляди на землю, ориентируйся по ней, определяй высоту полета. Юрий быстро освоился с обстановкой. Деревья и кусты казались низкими, вровень с травой; ломтями ржаного хлеба чернели вспаханные поля; видны грейдерные дороги; отчетливо вырисовывалась каждая тропинка, стада коров и пастух, поднявший голову к небу. ЯК прошел по кругу, Мартьянов повел машину в зону и стал показывать фигуры высшего пилотажа.

Когда приземлились, инструктор пытливо поглядел на курсанта.

— Завтра опять слетаем?

— Я готов летать хоть круглые сутки, — вырвалось у Гагарина.

Через несколько дней в техникуме защищали дипломы. Государственная экзаменационная комиссия присвоила Юрию Гагарину квалификацию техника-литейщика. Трудный жизненный рубеж взят. Можно идти на производство, можно продолжать учение. Товарищи разъезжались: кто в Магнитогорск, кто в Донбасс, кто на Дальний Восток, и каждый звал с собой. Но Юрий не мог бросить полюбившееся дело. И когда в аэроклубе сказали, что на днях курсанты отправятся в лагерь, он поехал туда.

В лагерях рядом с аэродромом на выгоревшей траве были разбиты палатки, будто паруса, похлопывающие под ветром. Ежедневно полеты. Летали на ЯК-18 — маневренных, легких в управлении самолетах.

Наступил июль. Дни стояли знойные, вечера душные. Как-то Дмитрий Павлович не сел, как обычно, с Гагариным в машину, а стоя на земле, сказал:

— Пойдешь один. По кругу…

Юрий вырулил самолет на линию старта, дал газ, поднял хвост машины, и она плавно оторвалась от земли. Его охватило трудно передаваемое чувство небывалого восторга.

Молодой учлет провел машину по кругу над аэродромом, рассчитал посадку и приземлил самолет у посадочного знака. Сел точно, в ограничители. Настроение бодрое. Вся душа поет. Зарулил, вылез из кабины, доложил: задание выполнено.

— Молодец, — похвалил инструктор.

На следующий день товарищи принесли «Зарю молодежи* — газету саратовских комсомольцев. В номере несколько строк о полете Гагарина, названы его имя и фамилия, помещена фотография: он в кабине самолета, подняв руку, просит разрешения на взлет. Первая похвала в печати много значит для человека. Он послал газету домой. Анна Тимофеевна в ответном письме написала: «Мы гордимся, сынок. Но смотри не зазнавайся…»

Полеты становились все более интересными. Мартьянов посылал курсантов в пилотажные зоны и на маршруты. Незаметно подкралась тихая осень. Через аэродром потянулась серебристая паутина бабьего лета, в палатках по ночам замерзала вода. Подошла пора выпускных экзаменов. Юрий Гагарин получил оценки: самолет ЯК-18 — «отлично», мотор— «отлично», самолетовождение— «отлично», аэродинамика — «отлично»; общая оценка выпускной комиссии — также «отлично»!

Некоторые курсанты аэроклуба ушли в гражданскую авиацию. А Юрий мечтал стать летчиком-истребителем. Не давали покоя воспоминания о пилотах, виденных во время войны в Клушине. Хотелось быть защитником Родины.

Гагарину дали направление в Оренбургское авиационное училище. Его провожал Мартьянов. Ожидая, пока отправится поезд, юноша ходил с инструктором по перрону, шуршащему гравием, и говорил о будущем. Дмитрий Павлович предсказывал, что с каждым годом авиация будет совершенствоваться, самолеты станут летать дальше, быстрее, выше…

— Будущее принадлежит вашему поколению, — сказал он на прощание, крепко пожимая руку, — вы еще полетаете на таких машинах, которые нам и не снились… Крылья-то растут от летания…

Гагарин рассказывал складно. Он хорошо владел искусством словесной живописи. Стоя у края дороги на ржаном поле, мы видели люберецкий литейный цех, саратовский техникум, будто затканный ромашками, маленький клубный аэродром.

Дома его ждали гости, и надо было возвращаться, но Гагарин не торопился. Он знал, что не скоро вернется сюда, и все никак не мог оторвать глаз от тонкого очертания села с деревянными резными избами.

Обратный путь лежал вдоль глубокого глинистого оврага. Космонавт вел машину, не снижая скорости.

— Осторожней.

— От смерти не посторонишься, — улыбнулся Гагарин и через минуту добавил: —Умереть сегодня — страшно, а когда-нибудь — ничего.

Вернулись в праздничный Гжатск. Увидев сына, Анна Тимофеевна обрадовалась, сказала:

— День долог, а век короток. — Она смотрела на своего Юру любящим и грустным взглядом.

К вечеру наползли набухшие влагой тучи, небо прожгла ветвистая молния. Юрий выбрался из-за стола, скинул ботинки и к великой радости мальчишек, собравшихся на улице, босиком, в одной рубахе кинулся под налетевший душистый ливень.

Вернувшись на мокрое крыльцо, затараторил:

— Хорошо бы поиграть в горелки… Хорошо бы в ночное… Хорошо бы снова на речку Гжать, порыбалить в грозу…

В полночь удалось поговорить о деле. Разговор шел об издании записок «Дорога в космос» отдельной книгой.

К великому сожалению, записки делались скороговоркой, по-газетному быстро, в номер. И хотя Гагарин ни разу не пожаловался, мы видели, как он сокрушался, ощущая наш ежедневный репортерский натиск и торопливость.

С той же неугомонной быстротой готовилась и книга. Мы утешали требовательного к себе автора — когда все то, что сейчас нельзя, станет можно писать, сядем вместе за стол, допишем упущенное, недосказанное, расшифруем условное, снимем сделанное наспех, хорошенько отредактируем каждую страницу и получим то, чего ждет взыскательный читатель.

Юрий Гагарин любил писать. За несколько дней до своей гибели он подписал в печать рукопись «Психология и космос», которую создал совместно с кандидатом медицинских наук Владимиром Ивановичем Лебедевым. В начале июня 1968 года книга вышла в издательстве «Молодая гвардия».

Журналисты, знавшие его, не раз говорили: не будь Юрий Алексеевич летчиком и космонавтом, он стал бы писателем.

— Откуда это у вас?

Он улыбался:

— Мама знает превеликое множество песен, сказок, поверий, примет, поговорок. Слова-то в них какие, хоть нанизывай на нитку и делай из них монисто.

В Гжатске мы убедились в правоте космонавта. Анна Тимофеевна Гагарина — одна из самых замечательных русских женщин, и найдется писатель, который изобразит ее во весь рост, нарисует ее обаятельный портрет.

Придерживаясь во всем точности и достоверности, Юрий Алексеевич, начитавшись очерков о себе, просил:.

— Не спутывайте правду с вымыслом, избегайте беллетризировать биографию, не сочиняйте диалоги. Чем проще, тем лучше.

Спросили его о речи, произнесенной на космодроме перед стартом, опубликованной в апреле 1961 года во всех газетах.

— Все тогда было слишком торжественно и вызывало странное чувство, будто говорил не я, а кто-то другой, а я стоял и слушал и думал, что будь я на месте того человека, то сказал бы то же самое.

Завечерело. Но крестьянская горница, освещенная улыбкой Гагарина, сияла как чертог.

Мать зажгла электричество. Долгий, прекрасный день кончился безвозвратно.

Ночевали мы в старом бревенчатом доме Гагариных.