– Не надо, – пугается дедушка. – Она тяжелая! Я риса да круп по акции накупил, пожадничал. Еле волоку.

– Я вообще-то мужчина! – слегка обиделся сын и упрямо поволок тележку.

Впоследствии выяснится, что она реально тяжелая – я потом тащила ее на третий этаж без лифта и еле донесла, – но это потом, а в тот момент сын не показал вида, и лишь по напряженному его личику было понятно, что он переоценил свои силы.

На колесики тележки налипал мокрый снег, что усложняло дело (я же везла дочку в коляске и тоже буксовала в сугробах).

Дедушка пытался скромно приговаривать «да ну что вы!», но, поскользнувшись, благодарно уцепился за мою руку свободной рукой.

Мы медленно-медленно – пять скользящих шажочков в минуту – пошли к его дому. Впереди Даня с тележкой, сзади мы с дедушкой и коляской.

– Меня Михал Михалыч зовут, – представился дедушка. – А то после такого променада мне, наверное, придется на вас жениться.

– О, нет необходимости, один Михал Михалыч уже сделал это за вас, – поддержала я шутку.

– Да и я женат, так что ни-ни, не скажу жене, что гулял с красоткой по снежной улице, заревнует еще.

– Не забудьте упомянуть, что у красотки было двое детей, незаконченный ремонт, ипотека и кило куриных голеней в сумке, это быстро обнулит ревность и добавит нашей прогулке романтики, – смеюсь я.

Дедушка мне искренне нравится.

– А вот сколько, ты думаешь, мне лет? – кокетливо поправляя шапку, спрашивает Михал Михалыч.

– Нуу, не знаю, шестьдесят? – Я правда не умею определять возраст, хотя, конечно, понимаю, что дедушка старше шестидесяти.

Просто хотела сделать приятное. И сделала. Он залился довольным смехом.

– Скажешь тоже, шестьдесят! У меня сыну шестьдесят! – дедушка смеется так искренне, что моя дочка Катюня, которая сидит в коляске и всегда зеркалит настроение окружающих, тоже смеется.

– Да, а вам тогда сколько? – восклицаю я с неподдельным интересом.

– Может, сто? – совершенно серьезно подсказывает Даня.

Я беру на заметку поговорить с сыном о возрасте и «невоспитанных» вопросах.

– Скажешь тоже, сто! – Дедушка совсем не обиделся и опять хохочет. Катюня немедленно вступает в оркестр своей улыбочкой, от чего дедушка смеется еще заливистей.

Такой он жизнерадостный, несмотря на боль в ногах, из-за которой мы сто метров идем уже десять минут. Несмотря на то, что ему некому помочь купить продукты. Или на то, что рис он вынужден покупать по акции.

– Мне… В этом… году… стукнуло… – Дедушка взял достойную мхатовскую паузу и торжественно объявил: – ДЕ-ВЯ-НОС-ТО!

– Ого! – восклицаем мы с сыном в один голос.

– Ну вот, значит скоро сто, – поясняет Даня.

Нет, я определенно поговорю с ним об этике в разговоре о возрасте.

– А где ваш сын, тот, которому шестьдесят? – аккуратно спрашиваю я. Не хочу обидеть дедушку, но и понять хочу: почему он, еле стоящий на ногах, сам ползает себе за продуктами.

– Сын у меня живет в Лондоне, – с гордостью говорит дедушка. – А другой – в Абхазии. Пораскидало их, конечно. Далековато. Сложно оттуда помогать. – Дедушка понял подтекст вопроса и ответил честно и по существу.

– Ясно. А вы, значит, совсем один? В 90 лет? – уточняю я. – И помочь некому?

– Почему же один? Говорю же: у меня жена! Молодая.

– А, да? – обрадовалась я. – Молодая? Значит, есть кому помочь?

– Ну, скажем так, есть с кем поговорить. Ей восемьдесят пять. Инвалид первой группы. Не ходячая.

– Молодая, – вздыхаю я.

– Ну, в девяносто лет восемьдесят пять кажется почти юношеством. Только не ходит она. Это вот тяжело, да…

– А кто же тогда…

– Сиделка к нам приходит по вторникам. Моет ее. Соседи хорошие. Да и я не позволяю себе раскисать. Сам стараюсь ходить и в магазин, и по делам…

– Вы невероятный молодец, Михал Михалыч!

– Я же участник войны! Ветеран труда. Я в жизни повидал такое, что сегодняшняя трудная жизнь уже кажется мне ерундой, – весело сообщает мне Михал Михалыч. – И вообще у меня семь медалей есть!

– Семь медалей! Ничего себе! – Я не знаю, много это или мало, но мне так нравится зеркалить живой, искренний восторг дедушки, что мы со стороны, наверное, действительно выглядим влюбленной парой: идем с детьми, обнявшись…

Михал Михалыч рассказывает мне свои нехитрые новости. Что зимой гулять сложнее, чем летом. Что мандарины пока невкусные, кислые. Что у жены Варюши (Варюша, как мило) портится характер. Что сосед сверху совсем спился. Что скоро Новый год. Что у него есть елка, и он обязательно нарядит ее для себя и Варюши…

Такой он уютный, такой хороший, этот Михал Михалыч.

Вот к кому нужно ходить на мастер-классы и учиться оптимизму. К Михал Михалычу.

Ему 90 лет. У него есть опыт. Он может научить простому бытовому счастью. Счастью просто быть. Жить. Идти. Медленно. Но идти. И никуда не торопиться. Потому что все уже успел. Купил рис. Увидел снег. Поболтал с людьми. Поделился хорошим настроением.

А дома его ждет жена, его Варюша. Ей 85, она инвалид, но это не мешает ему любить ее и говорить о ней с нежностью. И варить ей рис. И наряжать елку, чтобы у Варюши в Новый год было хорошее настроение.

А она, наверное, смотрит сейчас телевизор и ждет своего Мишку. Переживает: что он там так долго? А то снег, почти метель. Как бы не упал. Не поскользнулся…

Мы провожаем Михал Михалыча до подъезда. Пока я с трудом затаскиваю тележку на третий этаж, Даня и дедушка присматривают за Катюней.

– А как же вы подниметесь? – переживаю я.

– А я еще погуляю… Не так часто выбираюсь. – Михал Михалыч присел на скамейку перед подъездом. – Посмотрю на небо. Подышу. Все мои друзья уже там, а я еще живу. И хорошо живу. И Варюша моя жива. Чего еще хотеть? Ты иди, детка, иди. Малышка твоя замерзла. А Даня герой. Сильный мальчик. Спасибо, Даня. А я посижу. Снег посмотрю… Подышу. Каждый день, он как подарок…

Мы пошли домой. Катюня и правда замерзла.

Пройдя метров десять, я оглянулась на дедушку и чуть не расплакалась. Он сидел на скамейке, укутанный снежной метелью, такой счастливый, такой неодинокий…

Вот мне говорят, что когда я пишу про такое, занимаюсь самолюбованием. А мне кажется, очень важно рассказывать про таких дедушек. Потому что это история про добро. Такой пиар добра, и он нужен.