Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Нет! На сей раз все будет по-другому! Я больше никогда не попадусь так глупо! Так глупо, как ты!» — восклицает молодой.
«Есть множество способов глупо попасться», — вздыхает старик.
— Хорошо кушаешь, — одобрительно говорит господин Фронс. — Молодец.
* * *
Кто бы знал, какое это счастье — вновь быть молодым и здоровым. Таким молодым и здоровым, что тело, кажется, звенит и поет при каждом движении. Какое это счастье — опять быть способным работать! Катать из погреба здоровенные бочки, почти не чувствуя их тяжести. Таскать короба со всяческой снедью так легко, словно они и вовсе ничего не весят. Да что там, ты вполне мог бы ими жонглировать, если бы не боялся, что хозяин осерчает!
Еще совсем недавно тебе было тяжело таскать даже ноги, а твой взгляд не отрывался от мостовой — даже небольшая колдобина могла стать серьезной трагедией, послужить причиной падения и увечья. Впрочем, увечий и так хватало. Ты слишком хорошо все это помнишь, хотя уже не вполне понимаешь, как же это оно так было? Неужто так могло быть? Тебе кажется, что ты долго болел и вот наконец… Теперь твой взгляд взлетает вверх, едва только представляется возможность, взлетает вверх к новым впечатлениям, то и дело по дороге упираясь в аппетитные фигурки Ланни и Тармин. Впрочем, у девушек и без тебя хватает кому отвечать благосклонностью. А у тебя хватает на что посмотреть и кроме них.
А как потрясающе бывает отправиться с хозяином на рынок! Сесть на повозку вместе с ним, кучером и помощником кучера, смотреть на проплывающий мимо город, на спешащих куда-то по своим делам важных господ, прекрасных дам и блестящих кавалеров, на осенние листья, щедро осыпающие все вокруг и, кажется, тоже куда-то спешащие. А потом, на рынке, слушать, как долго и вкусно торгуется хозяин, как помогает ему кучер, как втихаря высмеивает проходящих мимо горожан его помощник, такой же мальчишка, как ты!
— Эй, смотри, какая тыква пошла! А у того… а у того… нос как картофелина! Вот умора!
Он толкает тебя в бок локтем и, присев, словно бы для того, чтоб поправить башмак, пытается заглянуть под платье проходящей мимо девице. Тебе и так понятно, что ничего у него не выйдет, платье слишком длинное, но шельмец врет, что очень даже вышло. Ну и ладно, тебе не жалко, пусть его хвастается. Пусть почувствует себя победителем, у него вышло, а у тебя — нет.
— Ты даже не догадался, раззява! Все вы, деревенские, такие увальни! Ты хоть знаешь, откуда дети-то берутся? Наверняка не знаешь! Ничего, я тебя мигом всему обучу. Со мной не пропадешь…
Ну и ладно. В конце концов, его можно понять: до сих пор именно он был в трактире самым младшим работником, а тут такая удача — новенький. Да еще из деревни. Как перед таким себя не показать? Не развернуться во всю ширь?! Пусть знает, деревня!
Торг закончен. Хозяин и торговец ударяют друг друга по рукам.
— Со всем нашим уважением, господин Вагрит! — почтительно говорит торговец.
— Взаимно, — откликается хозяин.
Конюх торжественно выдает своему помощнику сочную затрещину «за болтовню и охальничество».
— Пора грузить, — говорит хозяин и первым берется за мешок. Он такой, господин Вагрит, другим отлынивать не позволит, но и сам не станет. Правильный хозяин.
Таскать мешки и ящики, корзинки и коробки, таскать, удивляясь, как мало, в сущности, весят все эти еще недавно столь неподъемные вещи. Таскать, грузить на повозку, составлять аккуратно, как умел когда-то… когда-то нескончаемо давно. А теперь снова умеешь… снова можешь…
Помощник конюха посмеивается над тобой. Ему невдомек, отчего у тебя такое счастливое лицо, когда ты работаешь. Он не может понять, отчего ты с радостью берешься за самые тяжелые мешки.
— Вот деревенщина, — озадаченно чешет в затылке он.
И опять огребает затрещину от конюха, с наставлением:
— Голову чаще мыть надо, а не почем зря пятерней в нее лазить! Он еще и на девушек засматривается, оболтус! Кому ты такой нужен будешь, с растрепанной башкой и неумытой харей?
Впрочем, для него затрещина — дело привычное. Нечто такое, без чего мир если не рухнет, то уж наверняка сильно скособочится. С куда большим удивлением он таращится на то, с какой радостью ты хватаешься за любую работу.
— Ну, как есть деревенщина, — бурчит он. И уверенно добавляет: — Перебесишься.
Ему не понять, а ты и не пробуешь объяснить. Ты и сам не знаешь, как объяснить такое.
Твоя молодость и твоя память… Порой тебя просто разрывает на части. То ты радостно отдаешься своему новому счастью, безоглядно наслаждаясь возможностью снова быть, по-настоящему быть: сильным, легким, веселым, — и в глазах никакая муть больше не колышется! — то вспоминаешь себя прежнего, и все это новое счастье, здоровье, силу хочется упрятать куда подальше, под какой-нибудь надежный замок. Упрятать, сесть сверху и никому-никому никогда не отдавать. И самому пользоваться пореже, чтоб подольше хватило.
С этим так трудно порой справляться.
«Я так ни разу и не попробовал свою магию в деле!» — сокрушается молодой.
«Зачем тебе магия? — откликается старик, аккуратно нарезая овощи. — Ты и так неплохо справляешься. Хозяин доволен, чего тебе еще?»
«Это тебе ничего не нужно, — вздыхает молодой и берется за новую морковку. — А мне…»
«Хотелось бы заполучить весь мир! — ехидно подсказывает старик. — Так ведь не дадут. Не дадут, можешь мне поверить. А то, что было, — отберут».
«Ты просто трус, старик! — презрительно фыркает молодой. — Трясешься над этой моей… молодостью и здоровьем!»
«Один раз я уже растратил все это впустую!» — сердится старик.
«А теперь собираешься повторить все это еще раз! — Нож врезается в несчастную морковку с такой силой, будто это горло неведомого врага. — Растратить… все это… впустую!»
«Нет уж! На сей раз я не намерен допускать ошибок!» — Короткое движение — и нарезанная морковь летит в заранее приготовленный котелок.
«Собираешься. — Новая морковка водружается на доску для нарезания овощей. — Только в прошлый раз ты их совершил по глупости, а в этот раз совершишь от трусости!»
«Тебе с твоей молодой горячностью только дай волю — опять все испортишь, — бурчит старик. — А эта твоя вспышка жадности…»
«Это твоя жадность, — откликается молодой. — Я тогда просто не сразу понял…»
«Моя?! — возмущается старик. — Никогда жадным не был! Всю жизнь был легким, веселым…»
«Даже когда стал калекой, — подсказывает молодой. — Все верно. А теперь ты получил свое сокровище назад. Быть может, в этом все дело?»
«Не понял…» — честно признается старик.
Не совсем честно. Потому что, если совсем честно, тогда самому надо сказать себе много неприятного. Впрочем… это все равно придется сделать. Раньше или позже.